Фотограф дернулся и прижал к груди драгоценный кофр. Там была вся его жизнь — не только фотографический аппарат, но и императорские карточки. В городе было неспокойно. Постоянно кого-нибудь грабили, и Влас давно мечтал раздобыть пистолет Браунинга образца тысяча девятьсот десятого года, но все как-то не предоставлялось подходящего случая. Залаяла собака, но тут же стихла, а предполагаемый грабитель вдруг заговорил знакомым голосом, несомненно принадлежащим Степану.

— Доброй ночи, Влас Ефимович, — угрожающе пробасил брат Полины. — Отчего по ночам шляетесь?

— У приятеля засиделись, — невразумительно забормотал Влас. И зачем-то совсем уж глупо пояснил: — Слушали шаляпинскую «Блоху» и «Она хохотала». А вы тут зачем?

— А я поговорить. — Угроза в голосе собеседника нарастала. — Насчет Полины. Долго думаете с ней развлекаться? Ей замуж пора, а они ни о ком другом и думать не хочет. Все Влас Ефимович да Влас Ефимович. Нехорошо это. Так порядочные люди не поступают.

Подкрепляя внушение действием, Степан сжал кулаки и двинулся на Воскобойникова. Влас попятился назад, прикидывая шансы. По всему выходило, что сбежать не получится. А в открытом бою против механика, легко сгибающего пальцами гайки, не выстоять. И посему придется вступить в бессмысленные переговоры.

— Поверьте, Степан Степанович, намерения мои самые серьезные, — искренним голосом соврал Влас.

— А раз серьезные, так женитесь. — В лунном свете светлые брови механика сдвинулись к переносице. — До Рождества вам сроку даю, не сделаете предложение — пеняйте на себя!

И Степан растворился в темноте так же неожиданно, как и появился. Ситуация принимала нехороший оборот. Семья Полины была с традициями, и все ее члены, принадлежавшие к касте дворцово-служительского состава, так или иначе состояли при дворце. Отец — старшим садовником Александровского сада, матушка — одним из четырех основных кондитеров в кондитерской части при царской кухне, Полина ходила в горничных, а брат следил за машинами в Императорском гараже. С такими людьми ссориться было опасно. Особенно нехорошо враждовать со Степаном, приятели которого забавы ради частенько держали пари, кто выше поднимет многопудовый «Бенц».

На втором этаже скрипнуло окно, и голос Ригеля тревожно прокричал в темноту:

— Кто здесь?

— Это я, Мишель, — устало выдохнул Влас, минуя калитку, отпирая входную дверь и поднимаясь по внутренней лестнице.

Ригель стоял в дверях, по привычке кутаясь в пальто и недовольно поглядывая на товарища.

— Где тебя носит? — хмуро осведомился он, не давая Власу войти. — Воробьев ушел, я один за жизнь Раисы сражаюсь.

— И как сражение? — делая попытку проскользнуть мимо друга, без особого интереса осведомился Влас.

— С переменным успехом. — В голосе Ригеля послышалась бесконечная усталость. — Похоже, без подкрепления рискую проиграть. Беги за извозчиком, нужно везти ее в мызу.

Влас остановился и настороженно посмотрел на Михаила.

— Что, так плохо?

— Хуже не бывает, — глухо откликнулся будущий врач. — Если и выживет, то только на бадмаевских травах и моих уколах.

Власа передернуло. Перспектива провести ночь без сна удручала, но вина перед Раисой гнала вперед. Воскобойников надвинул кепи на глаза и, сунув руки в карманы, повернул обратно. С грохотом сбежал по ступеням вниз и вышел на промозглый ветер. Телегу с мужиком удалось перехватить по дороге к вокзалу. Тот неторопливо направлялся на Поклонную гору, и это была большая удача. Посулив рубль, Воскобойников подогнал телегу к ограде, поднялся наверх и помог снести мечущуюся в горячке Раису Киевну. Вдвоем с Ригелем они уложили квартирную хозяйку на телегу, закутав в медвежью доху, и Миша, поднявшись во весь свой невеликий рост, крикнул недоуменно почесывающемуся на телеге мужику:

— Гони во всю прыть!

Мужик натянул вожжи и поднял на седока испитое лицо.

— Куды гнать-то? К Бадмаю?

Ригель от нетерпения хлопнул себя по коленям.

— К нему, только быстрее!

Про бурятского целителя Петра Бадмаева ходили легенды. Говорили, что при помощи восточных травок он может оживить покойника. Травки эти с Тибета привозили в больших парусиновых мешках плосколицые раскосые люди в остроконечных шапках. Их повозки поднимались на самый верх Поклонной горы, и буряты, спешившись, шли прямо в мызу — так Петр Александрович именовал лазарет, в котором пользовал тяжелобольных.

Влас и Ригель мальчишками бегали смотреть на этих удивительных людей — бурятов, попутно забираясь в бадмаевский огород и непонятно для чего нащипывая полные карманы загадочных трав, которыми вокруг мызы был засажен каждый клочок земли. В коровнике переминались с ноги на ногу тучные коровы, как объяснял осведомленный Ригель — чтобы маленькие Бадмаи — многочисленные дети Бадмаева — пили целебное парное молоко.

Мишка знал о чудесном докторе почти все, ибо его отец, профессор Ригель, непревзойденный специалист в области старения организма, водил с Петром Александровичем близкое знакомство. Миша рассказывал, что Бадмаев готовит переворот в медицине — переводит медицинский труд древних восточных мудрецов. Для этого он отыскал в далеких тибетских горах ветхого монаха-знахаря и перевез к себе на мызу. Каждый день в кабинет Бадмаева приходит ветхий монах, раскрывает старинную книгу и принимается читать по-тибетски, в то время как понимающий тибетский язык толмач переводит услышанное на русский, а Бадмаев, в свою очередь, старательно, не пропуская ни единого слова, записывает все, что говорит переводчик. Маленький Ригель вертелся поблизости, зачарованный дурманящим ароматом восточной тайны и верой во всемогущество бурятского целителя.

Он был большой умница, этот Бадмаев. Миша рассказывал, что доктора на самом деле зовут Жамсаран. В молодости он обучался в Петербургском университете на восточном факультете, в то же самое время записавшись вольнослушателем в Военно-медицинскую академию. Искренне уверовав, крестился, взяв при крещении имя своего кумира — Петра Первого. А отчество Александрович досталось Бадмаеву оттого, что крестным отцом его выступил император Александр Третий. Петр Александрович был невероятно энергичен, помимо врачебной практики занимаясь еще и торговлей с бурятами в Забайкалье. Издавал в Чите газету, оказывал содействие миссионерской деятельности Забайкальской духовной епархии и даже разрабатывал золотые прииски.

Миша Ригель Бадмаева глубоко уважал и теперь, заканчивая медицинский факультет Петроградского университета, дежурил у бурята в лечебнице, помогая с больными и ранеными и набираясь опыта.

Башня мызы, светящаяся желтыми окнами, была видна издалека. Подогнав телегу к дверям, Влас и Ригель внесли Раису Киевну в небольшое помещение приемного покоя и положили на лавку.