— А это мы посмотрим.

Чмокнула его в щеку и исчезла в вечерних сумерках парижских улиц. Туда, где жила раньше, она больше не возвращалась. И Влас начал действовать. Он уехал в Штаты, в Джорданвилль, устроился в музей при Свято-Троицком монастыре, надеясь обнаружить артефакт среди царских вещей, вывезенных следователем Соколовым. Молитвослова в Штатах не оказалось. Тогда Воскобойникову пришла в голову замечательная идея — организовать совместную российско-американскую выставку, приуроченную к столетию убийства царской семьи. И в ходе этой выставки объединить экспонаты как с той, так и с другой стороны. Влас нисколько не удивился, когда среди сотрудников Выставочного Центра увидел Раису Киевну.

Подруга по вечности и в этот раз пыталась соблазнить Власа, уговаривая, что ничем не уступает его Анастасии, и призывая действовать совместными усилиями. В какой-то момент Воскобойников даже пошел у нее на поводу, поддавшись соблазну, но вовремя опомнился и в порыве раскаяния больше, чем когда-либо, преисполнился решимости идти до конца. Воскобойников знал, что Раиса будет ждать его возле метро «Чистые пруды», некогда именовавшейся «Кировской», и думал подгадать таким образом, чтобы успеть пройти в шестнадцатый год раньше нее.

Влас слышал, как сотрудница Архива Мирослава по телефону просила Раису Киевну, известную окружающим под именем Ларисы Заглушкиной-Валуа, занять сотрудников, пока она будет получать на почте бандероль. Сложил два и два и не ошибся. В бандероли действительно оказался молитвослов Александры Федоровны. Отправляясь на станцию метро «Чистые пруды», молитвослов он прихватил с собой, желая посмотреть, что станет с картой, когда он вынет ее из молитвослова, взятого со столика Александры Федоровны.

Стоя между железными дверьми, Воскобойников ждал наступления нужной для перехода секунды, когда ураганом налетела Раиса.

— Немедленно верни молитвослов! — выкрикнула она, приставляя к горлу Власа остро заточенный разделочный нож. — Мне нечего терять, я перешагну через тебя, как через паршивую собаку. Лучше по-хорошему отдай — кровью захлебнешься. Одно движение — и лезвие легко перерубит твою шею вместе с позвонками и сухожилиями — в шашлычной этим самым ножом горячие кавказские парни разделывают мясные туши.

Раиса Киевна нажала на лезвие сильнее, и Влас ощутил на кадыке холод стали и жгучую боль. Вдруг дочь генерала, уже потянувшаяся за рюкзаком, дернулась и отскочила. Неизвестно откуда взявшаяся женщина, в которой Влас не сразу признал Мирославу из Архива, резким рывком развернула Раису вокруг своей оси, и получивший свободу Воскобойников рванулся в прекрасный майский пейзаж, открывшийся его глазам. Он выскочил из сумрака метро, как черт из табакерки, прижимая к себе рюкзак и не веря, что спасся. В ту же секунду следом за ним бросилась Раиса, взмахнула руками и, оступившись, упала под несущийся поезд. Влас увидел, что тело Раисы Киевны перемололо, точно в кофемолке. Холодея от содеянного, он выронил рюкзак из рук, погружаясь в липкий туман беспамятства.

Воскобойников пришел в себя в больничной палате. Рядом с ним на стуле сидел дядя Пшенек, за ним стоял лучший друг — Костя Свиньин. Заметив, что Влас открыл глаза, Костик заулыбался и с облегчением выдохнул, употребляя свое любимое словечко, так хорошо знакомое Воскобойникову с самого детства:

— Ну, старина, ты нас и напугал! Ни с того ни с сего вдруг грохнулся в обморок прямо на улице и забился в припадке. Нам врач только что рассказал. Но ты, старина, не переживай. Врач сказал, это не страшно, однако возможны рецидивы, так что на фронт тебе путь заказан.

Дядя Пшенек озабоченно пощупал племяннику лоб и спросил:

— Ну что, Влас, полежишь пару деньков или домой поедем?

— Домой, — с трудом разлепил запекшиеся губы Влас, приехавший посмотреть, что собой представляет хваленый Московский университет. — Не хочу никуда поступать.

Брови Магельского взметнулись к идеальному пробору. Пригладив усы, он удивленно спросил:

— Вот даже как? И что ж ты собираешься делать?

— Буду в лавке помогать.

— Вот и правильно, — согласился фотограф. И рассудительно заметил: — Ефим Селиванович совсем плох, а Ядвиге одной с торговлей не справиться.

— Дядя Пшенек, вы на меня не сердитесь? — заволновался Влас. — Вам нужен был помощник.

Магельский замялся и смущенно проговорил:

— Мы все думали, как тебе сказать. Мы с Константином договорились. Твой приятель давно хотел работать в фотоателье, и я согласился его взять.

— Да, старина, — радостно подхватил лучший друг Свиньин. — Буду проявлять фотографические пластинки, мне всегда это нравилось. Отец рассчитывал, что стану адвокатом, да, видно, не судьба.

Костик понизил голос и уважительным шепотом проговорил:

— Позавчера Мишку Ригеля убили.

— Как это — убили? — не поверил Влас.

— Зарезали грабители. Мы с тобой над ним смеялись, дразнили мокрицей, а он героем оказался. В Рождественском переулке бандиты с дамочки шубку снимали, а он мимо шел. Другой бы за полицией побежал, а Мишка сам отважился вступиться.

— Хоть и не любил я Ригеля, а все равно жалко, — согласился Влас, умоляюще глядя на дядю. Пшемислав Карлович правильно истолковал взгляд племянника, поднялся со стула и устремился следом за проходившей по коридору медсестрой.

— Дорогуша, будьте любезны, принесите вещи Власа Воскобойникова, мы забираем юношу домой.

— А не было никаких вещей, — удивленно проговорила девушка в белом медицинском платье, останавливаясь. — Когда Воскобойникова привезли, на нем была только одежда. Одежда висит на спинке кровати. Ботинки задвинули под кровать.

— Ну как же? — заволновался Костик Свиньин. — Я отлично помню, что Влас всегда носит с собой небольшой такой портфель…

— К нам ваш Воскобойников поступил без портфеля, — сердито откликнулась медсестра. — Пройдите в приемный покой, вам покажут опись. Возможно, портфель остался на Чистых прудах, где с вашим другом случился припадок. — И не без сарказма добавила: — А вероятнее всего, портфель забрали нечистые на руку прохожие. Во всяком случае, в больницу никто портфеля не привозил.

В дверях палаты появился полностью одетый Влас. Подошел к другу Свиньину, положил руку ему на плечо и, увлекая к выходу, проговорил:

— Костик, да бог с ним, с портфелем.

И, обернувшись к фотографу, попросил:

— Дядя Пшенек, поехали скорее домой. Родителям без меня трудно в лавке.