Запах кота-незнакомца чудил с моим обонянием, проникая в каждый уголок рассудка, поощряя любопытство моего каракала, подавляя и завораживая непомерно сильной мужской сутью, смешанной с солнцем, горячим песком, острой горчинкой и ароматом сорванной аррайи — цветка, завезенного к нам с юга. Растет он только в доме, в тепле, не переносит холодов. Еще на редкость ядовитый, зато несколько пылинок убивают паразитов. Запах у аррайи приглушенный, раскрывающийся постепенно, свежий и терпкий, согревающий нос изнутри.

Потерявшись в этом аромате, прикрыв глаза, я глубоко вдыхала, не в силах надышаться, а потом случился настоящий всполох моих чувств. Впервые в жизни!

— Я все сказал! И своего мнения не изменю! — прорычал обладатель обжигающе-трепетного запаха, впервые за все это время открыв рот и тем самым осадив расходившуюся собеседницу.

Я задрожала. Его хрипловатый глубокий голос, исторгнутый широкой мощной грудью, горячей волной прошелся по моей коже. Зажмурившись и опустив голову, я попыталась понять, отчего чувствую себя подобно горячему воску: плавлюсь… того и гляди, лужей растекусь по столу при всем честном народе. А я ведь княжеская невеста! Самая-самая… вроде как…

— …Еще бают, что авертовские дюже недовольны чересчур пронырливым леопардом. Свободу отдавать в чужие лапы тоже никто не хочет. Вот и зреет бунт, и недолго княжество, говорят, продержится. И наемники после войны слишком много с князя денег трясут, вот он их потихоньку и разгоняет: кого дуриком отлучает, а кого и на плаху… — донесся до меня, как через толщу воды, голос Вита.

— Лу Савери, ты чего такая испуганная и взъерошенная сидишь? — На плечо мне легла ладонь охранника.

Наконец я вырвалась из сладкого плена запаха и голоса незнакомца. Тряхнув головой, рассеянно поправила плат и, заставляя себя не оборачиваться на ссорившихся кошек, пробурчала:

— Вы тут страсти-мордасти рассказываете, а еще хотите, чтобы я спокойно сидела?

— А иди-ка ты, лу Савери, спать. Завтра день тяжелый, нужно исхитриться да так отказать Валиану, чтобы зла на тебя не держал. А мы тебя как сахарную в клан вернем, со всем почтением.

Я уставилась на проныру Вита, но решила не гоношиться. Время покажет, кто прав, а кто виноват. Может, и вправду князь наш похуже участи вековухи придется. И думай потом: то ли в Волчий клык возвращаться несолоно хлебавши, то ли…

Нет, о том я пока не готова и помыслить, сперва надо на смотринах побывать, а вдруг все, что ни болтают горожане, — пустое. И стану я счастливой, любимой, главной княжеской женой.

— Ч-ч-т-то нам подсунули, а? — шепелявила я, не в силах управлять собственным языком.

— А чего? Чудная настоечка! — пьяненько хихикнула Марийка, хватаясь за бортик кибитки, а ведь налили-то ей всего полшкалика.

— На сосновых шишках и пихтовых почках настоянная да медком сдобренная, — довольно скалилась Глаша, заваливаясь на бок.

Сама-то она, как говорится, приняла на грудь гораздо больше нас двоих; цедила каждый глоточек, смачно причмокивая языком.

Это наш старый прохиндей Вит расстарался: стоило отъехать от «Логова большого лиса», взял да и сунул Глафире добрый полуштоф темного стекла, предложив «для спокойствия, для храбрости перед смотринами употребить». От настойки исходил приятный лесной дух. И на вкус она была мягкой, хвоей и медом по языку, по нёбу растекалась. Попробовала-то всего несколько глоточков, однако настойка оказалась коварной: развезла так, что я глупо хихикала по любому поводу.

Тем временем наша повозка, трясясь и подпрыгивая на ухабах, медленно ползла в гору к замку. После веселой поездки из кибитки мы скорее вываливались, а не с достоинством выходили. Тут же закрутили головами, разглядывая огромный дом из дерева и камня, частью в лесах, потому что к нему пристраивают дополнительные клети и даже четвертый ярус поднимают. По всему видать, расширяется новоявленный князь.

— Какие хоромы огромные, — восторженно выдохнула Марийка, по-детски приоткрыв рот.

Слизнув с губ вкус меда и хвои, я кивнула:

— Да-а-а… я тоже впервые в жизни такие хоромы вижу. Может, и неплохо стать здесь хозяйкой, а?

Вблизи княжеский дворец оказался еще красивее и значительнее, чем издали. Первый ярус частично сложили из белого камня, второй — деревянный, а над ним несколько теремов с зеленой кровлей в виде шатров, бочек и луковиц, вокруг которых затейливо расположили крыльца, переходы, сени. Явно не один месяц трудились мастера, причем, по всему видать, не только наши, но и иноземные — на остроконечных, западных, крышах крутятся на ветру красивые резные петухи.

И вся эта величественная домина крепко стоит на скале, позволяя любоваться на нее снизу, да и отсюда весь Аверт видно окрест. Десятки окон в кружеве пропильных наличников. Лестницы с балясинами в виде замерших зверей. На широких верандах я заметила нарядно одетых, беседующих мужчин и женщин. И во дворе жизнь бьет ключом: между палатами и службами носятся прислужники, кареты и повозки приезжают-уезжают, на дверях грозная стража караулит.

А тут мы… под хмельком кривые, как кинжалы, что привозят с Востока; качаемся, словно забытые в поле хлебные колосья. Лыка не вяжем и слегка помятые, ехали же в телеге. К слову сказать, дорогу ко дворцу начали мостить камнем. Стражники смотрели на нас — пьяненьких, хихикающих девиц — с недоумением и весельем. Пришлось взять себя в руки, дабы не опозориться, выпрямиться и принять вид, приличествующий родственницам первых лиц кланов, явившихся во дворец правителя.

Кибитку с нашей личной поклажей оставили во дворе с охраной, а каждую из нас подхватил под локоток представитель клана и повел к самому нарядному дворцовому крыльцу, указанному внушающим почтение плечистым стражником-медведем. Маран накинул красивый кружевной платок Глаше на голову, чтобы спрятать эту «красоту» до поры до времени. И получил от нее благодарный, обожающий взгляд.

Встретил нашу компанию на крыльце сам ата Роман. Разглядев нас внимательно, повел носом и, задорно посмеиваясь, проводил, по его словам, в приемный зал, где мы будем ждать его светлость князя. На том хихоньки да хахоньки закончились, чему немало способствовали суровые взгляды незнакомых оборотней, которые быстро вернули мне ясность мыслей и твердый шаг. А уж когда мы остановились против высоких стрельчатых дверей, ожидая вызова, у меня в животе все в узел скрутило: а ну как не ко двору придусь, и погонят отсюда поганой метлой. Стараясь не привлекать к себе внимания, я поправила нарядный, ярко-зеленого, травяного, цвета сарафан с желтыми лютиками по подолу и на груди. Такого же цвета и шелковый плат — все же зеленый мне к лицу.

Двери перед нами раскрыли лисы — сами важные, в красных ливреях, получше, побогаче тех, что на постоялом дворе на прислуге видели. Мы прошли в зал, а та-ам… та-акое творится — о милостивая Луна! — летят клочки по закоулочкам! Шерсть, клочья ткани, волосы, кровь, рык, визг… Из-за широких мужских спин толком не разобрать, но я изловчилась и в просвет между плечистыми фигурами спутников увидела драку. Ну прямо как на лесной поляне, несколько оборотней в человеческой и звериной ипостаси дубасят, дерут друг друга почем зря. А уж какой шум-гам устроили, не передать словами. Дворец называется! Я бы, может, обратно в дверь прошмыгнула и сбежала под шумок, но настоечка «для храбрости» только подстегнула интерес.