— Эмили, — послышался голос.

Вскинув голову, Эмили ощутила предательские мурашки, ползущие по спине. Может, она и равнодушна к Рамону, однако его глубокий, низкий голос вызывал у нее совершенно неоднозначную реакцию.

— Эмили? — повторил Рамон с порога.

— Что?

— Я спросил, в порядке ли ты.

— Конечно, — солгала она.

— Тебе еще долго работать?

Эмили посмотрела невидящими глазами на отчет на столе. Целый час она лишь сидела перед ним, не в силах начать работать. Взглянув на часы, она увидела, что уже четыре.

— Еще немного, — сказала она.

— Заканчивай и поехали со мной.

В голосе его послышалась повелительная нотка, и Эмили нахмурилась:

— Куда?

— Сюрприз.

— Ты знаешь, я их не люблю.

Его улыбка растопила ее сомнения и сделала сопротивление бесполезным.

— Не смеши меня, — ответил он.

Час спустя Эмили стояла в огромной гостиной, расположенной на первом этаже красивого особняка девятнадцатого века в Челси.

— Что думаешь?

Девушка медленно повернулась к Рамону. Он стоял перед огромным окном, выходящим в сад, и его каштановые волосы блестели в лучах вечернего солнца. Расстегнув пиджак и расслабив узел галстука, он небрежно сунул руки в карманы брюк. Однако Эмили чувствовала за этой показной расслабленностью напряжение. Подняв голову, она увидела лепной потолок и изящный стеклянный светильник.

— Потрясающе, — сказала она.

Однако этого слова было недостаточно, чтобы описать ее истинные чувства: трехэтажный новенький дом с семью спальнями буквально захватывал дух. Эмили, выросшая в особняке деда, знала толк в больших домах, но там, где жила в детстве она, преобладало темное дерево и массивная мебель, а здесь все было светлым и воздушным, современные роскошные украшения делали стиль элегантным — умелое сочетание старины и новых веяний. А какая там была кухня! Кладовая, гигантская плита, резные шкафчики для мелочей и массивные гранитные стойки — мечта кулинара. Сердце девушки подпрыгнуло от радости и так же быстро упало. В таких домах люди растят потомство и проводят всю жизнь — разделяют горе и радость, любовь и тоску. Сюда приезжают на Рождество дети и внуки, здесь устраивают шумные вечеринки в честь дней рождения и семейных праздников — такие дома обычно описаны в книгах и представлены в фильмах со счастливым концом. Но это не дом, который бы мог купить богач — дамский угодник.

— Рамон, — печально прошептала Эмили.

Встретив его взгляд, она подумала: быть может, он понимает, что она испытывает и тоже переживает? Рамон, подойдя, положил руки ей на плечи.

Эмили хотела прижать палец к его губам, чтобы он молчал, но не могла и пошевелиться.

— Выходи за меня. Она закрыла глаза.

— Не могу.

На миг воцарилось молчание.

— Ты просто боишься.

— А ты нет?

Видно было, как Рамон стиснул зубы.

— Да, — признался он с неохотой. — Но страх не причина для того, чтобы избегать правильных поступков.

Эмили вздохнула:

— А ты полагаешь, это было бы правильным исходом?

— Конечно, — удивленно ответил он.

— Откуда ты знаешь?

Он прищурился:

— Дать нашему ребенку дом, семью — разве это не правильный выбор?

Эмили напряглась — красивая картинка. И как легко поддаться этой мечте — представить Рамона своим мужем, представить их совместную жизнь в этом прекрасном доме.

— А ты хочешь этого, Рамон? Вот такую домашнюю жизнь? Ты же навсегда будешь привязан к жене и ребенку.

Рамон опустил руки, и в лице его проскользнула тень.

— Мне тридцать лет. Большинство мужчин в конце концов бросают холостяцкие привычки.

Эмили ощутила еще большую тяжесть.

— Я ведь не спрашиваю тебя о других, я хочу понять, чего хочешь ты. Если бы не та ночь в Париже, — настойчиво продолжала она, — и я бы не забеременела, ты бы сейчас тоже делал мне предложение?

— Но ты беременна, Эмили, — холодно парировал Рамон. — И ребенок мой. — Он отошел на пару шагов и повернулся к ней спиной. — А ты бы хотела, чтобы я был приходящим отцом? Который появляется и исчезает по заранее установленным дням?

Кровь отлила от ее щек: именно так она себе и представляла их будущее. Но в описании Рамона это звучало ужасно. Эмили вспомнила, как, будучи маленькой, горько плакала, свернувшись на кровати, думая, что отцу наплевать на нее. Она со страхом спросила:

— А что же будет с нами?

— Что ты имеешь в виду? — с подозрением спросил Рамон, приближаясь.

— Ну… — Эмили замялась. — Наши отношения — что будет с ними? Ты же говоришь о браке, а это пожизненная ответственность — по крайней мере, до тех пор, пока ребенок не вырастет и не начнет свою жизнь. Это, возможно, лет двадцать. Двадцать лет, Рамон, ты будешь привязан к ребенку… и ко мне. Двадцать лет без… — Она вновь умолкла.

— Женщин, — закончил он.

Эмили вскинула подбородок.

— Я не хочу мужа, который будет мне изменять.

— Мы с тобой беседуем о браке, Эмили. Да, я понимаю, о какой ответственности идет речь. Кстати. — Рамон пристально посмотрел на нее. — Я тоже не потерплю измены.

Эмили беспомощно смотрела на него. Часть ее сознания готова была ему поверить, а другая твердила, что все это не важно, потому что ни о каком браке не может идти и речи. И потом, сейчас, когда они не насытились друг другом, легко клясться в верности. Что будет дальше, когда она станет неповоротливой и толстой, измученной беременностью и уставшей?

Рамон снова положил руки ей на плечи.

— Нам хорошо вместе, дорогая. Неужели ты могла бы с этим поспорить?

— Страсть — это не основа для брака.

Губы Рамона дрогнули.

— Но неплохое начало, разве нет?

Эмили подумала, что могла бы возразить: неплохим началом для брака в ее представлении была любовь. Но, опять-таки, что она знает? Отойдя на шаг, она произнесла:

— Дом красивый. — Она еще раз обвела взглядом комнату. — Но мне нужно подумать.

На протяжении двух последних суток она думала беспрестанно. Мысли метались в голове, а Рамон с трудом сдерживал нетерпение.

Сидя на подоконнике у себя в гостиной и любуясь лунной ночью, Эмили сжимала в руке жемчужинку матери. Было два часа ночи с субботы на воскресенье. Положив руку на живот, она поняла: та связь с ребенком, которая, как она боялась, могла не появиться, уже возникла и с каждым ударом сердца становилась сильнее. Странное, властное, необъяснимое чувство, непохожее на то, что Эмили доводилось испытывать прежде. Она знала, что готова растить своего ребенка, заботиться о нем и защищать его. Делать ради него все и уберегать от боли, которую испытала в жизни сама.