– Как ты? – спросил он.

– Скучаю, – сказала Машка.

– Не надо, – ласково сказал Леша. – Я о тебе думаю. Тут по новостям передали, что ты за какого-то хирурга замуж выходишь. Когда свадьба?

– Леша, – Машка чуть не расплакалась, – кто это тебе такое?

– Танькин Артурчик.

– Он что, дозвонился до тебя?

– Да, а что?

– Но ведь это был розыгрыш, чтобы Отари, наш хирург, мог отвязаться от одной своей пациентки.

– А я и не поверил. Что же ты разволновалась? Во-вторых, кто бы тебе лучше меня фотосессию свадебную сделал?

– Все шутишь, да?

– Шучу.

– Ты еще долго будешь от меня скрываться?

– Машенька, милая. Что я тебе сейчас изреку по-латыни?

– Слушаю.

– Bene qui latuit, bene vixit. А?

– Кто хорошо скрылся, хорошо прожил.

– Умница. Я целую тебя. Не сердись.

– Да, да, да... – сказала Машка, выключая телефон.

– Что, что-нибудь не так? – спросила у нее Ирка, с которой они коротали время в библиотеке, перелистывая последние глянцевые журналы.

– Да нет, вроде все так, а все равно как-то все странно... И Артурчик зачем-то настучал ему о нашем с Отари розыгрыше, не понимаю я чего-то, Ирочка. Не просекаю. Все на грани какого-то предчувствия... Еще никогда и ни с кем вот такого не было у меня.

– Да любишь ты его, и все.

Машка замолчала, задумавшись, а потом, как всегда, вроде ни с того ни с сего, включив свою защитную реакцию, свойственную ей в ситуациях непонятных и не поддающихся контролю, заговорила стихами:

Нет мне в жизни ни ладу, ни складу.

Сколько глупостей сделано, страх!

Потому я все падаю, падаю —

И в своих, и в чужих глазах.

Только стриж меня и порадовал,

С визгом в небе прорезав черту,

Как он падает,

падает,

падает.

Для того, чтоб набрать высоту.

Томас Линджер, пластический хирург из Сан-Диего, покидал клинику. Он уже распрощался с медсестрами, врачами и вот пил свой последний кофе в кабинете у администратора.

Она ему нравилась. С первого взгляда. Но, это он понимал, ответного интереса к нему даже и не чувствовалось. Всегда одинаково внимательный взгляд таких красивых, почти по-мексикански, глаз и тщательно ограниченная деловыми отношениями вежливость.

Администратор напоминала ему мексиканку-анастезиолога, с которой он работал в клинике в Сан-Диего. Та тоже умела осаживать, остужать постоянно возникающее в нем вожделение к ней холодным уколом своих неподвижных глаз.

Это был его тип женщин. Именно к такому его влекло. И, странное дело, именно этот тип не принимал его, Томаса, отторгал, как нечто инородное. А он все равно, как бы назло самому себе, все наступал и наступал на одни и те же грабли.

Случившееся с ним в десятом номере и последовавшая за этим преждевременная вынужденная отставка, в принципе, не очень-то задела его самолюбие. Хирург он был классный, оставляемое им за спиной, пускай и окрашенное в желтые оттенки экстравагантной скандальности, было памятью о нем, Томасе Линджере.

Он только что рассказал администратору, что такое безопасный секс в Америке.

– Это... – Томас приподнял хирургически светлый указательный палец, – презервативы, во-первых. И... – Томас хлопнул ладонью по столу, – присутствие адвоката, во-вторых.

Он хохотнул, запрокинув рыжую голову с подсиненным отчетливой гематомой, так сказать, прощальным автографом Егора Яковлевича, узковатым подбородком.

В этот момент в кабинет к администратору вошла я.

Линджер, вставая, разогнул себя, как складной нож, галантно припал губами к руке администратора и, подхватив красивый кожаный баул, медленно прошагал мимо меня к двери.

– Конек-блядунок, – сказала мне администратор, улыбнувшись глазами. – Вы обеспокоены нашим происшествием?

– Да уж, нарастание, – я сделала акцент, – шумных событий на лицо.

– Хотите кофе? Или...

– Или... – кивнула я с улыбкой.

– Тогда я, с вашего разрешения, закроюсь на ключ? А то...

– Ворвется Егор Яковлевич?

– Вот именно.

Мы рассмеялись.

Мартель был хороший, мягкий.

– От этого не убережешься, – сказала администратор. – Мне запомнилась фраза у Гюго: ничтожные причины – самые опасные.

– Секс на вынос, это ничтожно?

– По нынешним временам – да.

Я покачала головой. Почему-то память мгновенно откликнулась когда-то таким реальным: закатное солнце в затонированном боковом стекле Диминого автомобиля. И наша стремительная, обжигающая близость с ним на заднем сиденье. Я еще не пришла в себя от ослепительного внутреннего взрыва, услышав как бы сквозь сон Димин голос:

– Толпа поклонников у ваших ног, как я хочу быть между ними...

– Ты и так там, – сказала я.

– Значит, это был опоздавший Пушкин.

– Задумались? – участливо спросила администратор. – Не берите в голову. Американца заменим на француза. Я уже навела нужные справки. Или на итальянца...

– Мне нравится ваша уверенность... и итальянцы, – сказала я.

– Спасибо. Кстати, вы в курсе, во сколько оценил Егор Яковлевич свой нокаут?

– Нет... – заинтересованно посмотрела я на администратора.

– Примерно в десять тысяч долларов. Он передал конверт с ними терапевту, тот мне, а я – Линджеру. Только что, перед вашим приходом.

– Круто.

– Линджер совсем не понял, за что ему такая оплата. Мол, за одноразовый секс, что ли. Тогда, говорит, я бросаю хирургию и перехожу в тафгаи по вызову.

– А вы?

– А я уточнила. Это – за одноразовый нокаут. Хотите еще?

– А он?

– Стал рассказывать, что такое безопасный секс в Америке.

– И что же?

Администратор пересказала, и мы, не сговариваясь, расхохотались.

Ирка позвонила из Внуково-3. Она еще никогда не бывала там.

– Ты только представь, здесь просто нет табло вылета. Здесь вообще ничего нет из того, к чему мы привыкли в обычном аэропорту, – тихо и быстро говорила она в трубку. – Ладно, все. Идут Олег с Мишкой. Потом расскажу...

Когда после завтрака Иркина Nokia детским смехом сообщила, что звонит Олег, Ирка подхватилась, моментально переоделась и выскочила из «фермы».