На это наш герой ответил: «Вы осмелились предложить мне дружбу?! Но, помилуйте, мой жестокий друг! Любовь, раз возникнув в жизни, никогда потом не уничтожается, не превращается в ничто. Будьте серьезнее хоть раз в жизни! Умоляю вас! Если хотите от меня избавиться, от меня, который удручает вас и который надоедает вам, лучше сразу убейте меня! Не моргнув глазом, воткните в сердце кинжал! И скажите: “Я вас не люблю! Я вас никогда не любила! Все, что было с моей стороны, это просто-напросто обман, которым я забавляюсь”».

У Г. В. Серебрякова, биографа Дениса Давыдова, читаем: «Последний, неистовый и страстный роман Давыдова, конечно, с самого начала был обречен на печальную развязку.

Так он и закончится. Не в силах ничего изменить в их отношениях, они будут рваться друг к другу и понимать, что соединение двух сердец невозможно, будут писать пылкие сбивчивые письма, мучиться разлукой и ревностью. Наконец, Евгения в отчаянии выйдет замуж за немолодого отставного драгунского офицера Василия Осиповича Мацнева. А Денис Васильевич, как говорится в таких случаях, смиренно возвратится в свое твердое семейное лоно».

А. С. Барков, другой биограф Дениса Давыдова, дополняет рассказ: «Встречи Давыдова с Евгенией становились все реже и реже, прекращалась переписка, роман заканчивался. С угасанием светлого и незабвенного, радостного и щемяще мучительного чувства к пензенской красавице Евгении Золотаревой обрывается и бурно всколыхнувшееся вновь поэтическое вдохновение стойкого бойца. Ушла, растворилась любовь, точно луч горячего закатного солнца в осенних сумерках, однако музыка от нее в душе осталась. Сохранилась до последних дней жизни гусара. Музыка хрустальная, поэтическая, подобная песне вольного полевого жаворонка по весне, что льется, не смолкает над полями и лугами до самого вечера где-то высоко-высоко под белоснежными облаками».

Памятью об этом чувстве остался большой цикл стихотворений, из которых буквально «била фонтаном» небесная музыка любви. И многие из этих стихотворений были потом увековечены композиторами в замечательных романсах, известных и в наше время. Пример тому — красивейший романс «Не пробуждай», в котором автор слов, понимая безнадежность своей страсти, с мольбой обращается к самому себе, к своей истерзанной душе:

Не пробуждай, не пробуждай

Моих безумств и исступлений,

И мимолетных сновидений

Не возвращай, не возвращай.

Не повторяй мне имя той,

Которой память — мука жизни,

Как на чужбине песнь отчизны

Изгнаннику земли родной.

Не воскрешай, не воскрешай

Меня забывшие напасти,

Дай отдохнуть тревогам страсти

И ран живых не раздражай.

Иль нет, сорви покров долой,

Мне легче горя своеволье,

Чем ложное холоднокровье,

Чем мой обманчивый покой.

«Пензенские» стихи Дениса Васильевича писатель и литературный критик В. Г.Белинский характеризовал так: «Страсть есть преобладающее чувство в песнях любви Давыдова; но как благородна эта страсть, какой поэзии и грации исполнена она в этих гармонических стихах! Боже мой, какие грациозно-пластические образы!»

Остаток жизни Евгения провела в селах Рузвель и Алексеевка Наровчатского уезда, где ее мужу принадлежали имения.

Д. В. Давыдов уехал в Москву и оттуда с грустью написал своему другу Вяземскому: «Итак, я оставил степи мои надолго. <.> Однако не могу не обратить и мысли и взгляды мои туда, где провел я столько дней счастливых и где осталась вся моя поэзия!»

Жером Бонапарт, младший брат Наполеона, в 1812 году командовал сначала 8-м (вестфальским) корпусом, а потом ему было подчинено все правое крыло Великой армии Наполеона, в задачу которого входило преследование отступающей 2 й Западной армии князя Багратиона и недопущение ее соединения с 1-й Западной армией.

Человек этот хоть и был королем Вестфалии и контр-адмиралом, хоть и командовал до этого различными корпусами, но все как-то не очень удачно. Всему мешал его вздорный характер, не позволявший ему подчинять себя общим стратегическим планам. Вот и в 1812 году он своей главной задачи не выполнил, чем вызвал бурный (и, надо сказать, весьма справедливый) гнев брата-императора.

В личной жизни у Жерома до некоторых пор все складывалось еще более неудачно, и здесь виной всему стала не только его неуправляемая натура, но и страшный деспотизм Наполеона, проявлявшийся не только в государственных делах, но и в делах сугубо семейных.

//__ * * * __//

В 1802 году Жерому исполнилось семнадцать. «Это был красивый молодой человек с румяным лицом и густыми черными кудрями, любимец и капризный баловень всей семьи Бонапартов».

До поры до времени Наполеон потакал всем прихотям Жерома, оплачивая все его счета и покрывая в малосимпатичных «делишках», которыми увлекались молодой человек и его приятели. Терпение будущего императора лопнуло после того, как младший брат из-за пустяка устроил дуэль с другим офицером и получил от того пулю в грудь.

Выздоровление шло тяжело, после чего Жером был в приказном порядке направлен на перевоспитание на флот.

Понятное дело, Жером подчинился (а попробовал бы он возражать!), «но его “служба” более походила на морской круиз, ибо ни один из морских офицеров не смел не только требовать что-то от брата первого консула, но и даже поручать ему что-либо».

Несколько месяцев Жером «служил» на флагманском корабле адмирала Гантома в качестве гардемарина, а потом за одно лишь присутствие при захвате британского фрегата его поспешно произвели в корабельные лейтенанты.

Потом он был переведен в портовый город Нант, но и там юноша «сумел сделать свою жизнь приятной, чередуя балы, праздники и званые ужины и совсем не заботясь о скорейшем выходе в море. Лишь 15 сентября, уступая давлению со стороны брата, Жером соизволил наконец ступить на борт корабля, прихватив с собой всех своих дружков-собутыльников».

Отметим, что морская униформа не нравилась Жерому, и он самовольно поменял ее на красно-синюю форму капитана гусар, приведя в недоумение не только офицеров корабля, но и простых матросов.

А потом были Мартиника, Сент-Люсия и Гваделупа.

Бедный адмирал Вильнев, командовавший французской эскадрой, не знал, что и предпринять. «Как же надоели адмиралу навязанные ему “туристы”, которых приходилось “катать”, гоняя корабли от одного острова к другому! Драгоценная жизнь младшего брата первого консула, за которую Вильнев отвечал головой, вынудила адмирала искать повод для как можно более быстрого возвращения во Францию».

Но Жером планировал для себя совершенно другое. Ему вдруг взбрело в голову заехать в Филадельфию, Нью-Йорк и Бостон. В результате он самовольно оставил корабль и со всей своей развеселой компанией погрузился на американское судно. Фактически это было дезертирство, и любой другой офицер на его месте был бы за это сурово наказан. Но в данном случае в адмиралтействе началась паника: не дай бог этот Жером еще попадет в плен к англичанам.