Любопытная связь существует между розовым цветом и женщинами, оставившими след в жизни Джона Фицджеральда Кеннеди. Джона нашли не в капусте, он зародился в сердце Розы – это имя носила его мать, воспитавшая его так, чтобы он стал лидером.

В 1962 году, когда Мэрилин Монро в невероятном обтягивающем платье спела «Happy Birthday, Mr President»[13], слово «rose» стало для него анаграммой слова «Eros» – Эрос.

Годом позже, в Далласе, розовый цвет шляпки, подобранной в тон костюму от Шанель, который был на его жене Джеки, оказался последним, какой он увидел на заднем сиденье своей открытой машины. Под пулями розовый цвет превратился в красный.

Позже был выведен сорт розы под названием «Джон Ф. Кеннеди». Она постоянно цветет на его могиле.

До завтра, дорогие радиослушатели.

Телефон Шарлотты завибрировал.

– Где ваша дочь?

Шарлотта сразу узнала голос Артюра.

– В школе, а что? – ответила она отчасти подозрительно, отчасти недоумевая.

– Надо быстро ехать за ней! Вы просили меня найти другие ультрацветные карандаши – один у меня есть. Встречаемся в резиденции.

* * *

Настал наконец самый подходящий день, для того чтобы откупорить бутылку одного из любимых вин Люсьена. Она смирно ждала в его личном погребе, благоразумно устроенном у него под кроватью.

С шумным бульканьем вылетела пробка, которой ее закупорили в винодельческом хозяйстве – Па-д’Эскалетт, АОС, Террас дю Ларзак, 2015 год. Исключительно удачный был год. Люсьен чокнулся с Пьереттой, Симоной и Шарлоттой. Артюру пришлось довольствоваться стаканом розового лимонада под рассказ Пьеретты, которая упоенно описывала одежду вина – насыщенного цвета с оттенками рубина и вишни.

Люсьен и Шарлотта только что вернулись со стадиона «Парк де Пренс», где смотрели первые минуты матча чемпионата между клубами «Пари Сен-Жермен» и «Марсель». Они вышли на станции «Порт-де-Сен-Клу» не меньше чем за час до начала встречи. Люсьену, с его бессрочным пропуском FIFA, удалось найти два места на президентской трибуне. Но главное – ему удалось беспрепятственно пробраться в самую сердцевину стадиона – в раздевалки. Он пошел поздороваться с арбитром, по происхождению англичанином, который как раз одевался. Очень гордый тем, что молодой коллега его узнал, он сел рядом с этим человеком, в подштанниках выглядевшим несколько тщедушным. Судья смотрелся смугловатым с его легким полевым загаром и серой кожей более темного оттенка на руках и ногах. На торсе выделялись несколько розовых пятен – должно быть, экзема. Похоже, перед матчем, который ему предстояло судить, он не испытывал ни малейшего стресса и, когда Люсьен позволил себе дать ему несколько советов, с легким английским акцентом ответил: «Благослови тебя Господь своей небесной рукой за твою мудрость».

– Я надеюсь, что ты с честью будешь носить эту майку, – заключил Люсьен, протягивая ему черное поло арбитра, легко узнаваемое по двум нагрудным карманам.

Шарлотта обожала бывать с отцом на футбольных стадионах. Ни один болельщик не способен был ликовать так, как она. Шарлотта испытывала такое чувство, словно присутствовала на концерте филармонического оркестра, в котором пятьдесят тысяч музыкантов и у которого двадцать два дирижера. Музыканты, не сводя глаз с вышедших на поле маэстро, исполняли свои партии, состоящие из рева, завываний, пауз, аплодисментов, оваций, восторженных воплей. По характеру этих звуков, по тому, откуда они доносились, насколько усиливались или слабели, Шарлотта сразу понимала, забила команда гол, промазала или допустила ошибку.

По нарастающему шуму Шарлотта определила, что игроки следом за тремя арбитрами только что вышли на поле.

Полевой арбитр никогда не видел столько телекамер. Эта встреча всегда делала сборы. Теперь он почувствовал нарастающее беспокойство, и ему вспомнились слова Люсьена:

– Мне открыла глаза на лучший способ судить учительница начальной школы. Каждый раз в начале учебного года она проделывала одно и то же. Чтобы заставить себя уважать, она размазывала по стенке самого хулиганистого ученика. После этого можно было расслабиться, ей уже не требовалось повышать голос.

Напряженные игроки явно сознавали, что поставлено на карту. Команды злобно смотрели друг на друга, того гляди перегрызутся как собаки. Питбули. Хотя стрижки их скорее напоминали о выставочных королевских пуделях. К тому же один из них для большего сходства выкрасил волосы в розовый цвет.

Марсельцы играли в розовой форме, а парижане, по предложению Жан-Поля Готье, в тельняшках. Арбитр свистком подал сигнал к началу игры. Марсельцы начали с десятки раз отработанной на тренировках комбинации, чтобы застать парижан врасплох. Два марсельских защитника создали численный перевес, бросившись вперед едва ли не на грани положения вне игры. Центр нападения передал мяч первому защитнику, который вбросил его второму. После быстрой игры в стенку с центром нападения второй защитник оказался рядом со штрафной площадкой и приготовился бить. Парижане увидели, что их вот-вот обведут, и один из них сбил марсельского защитника, итальянца по национальности. Образовался клубок из семи или восьми тел, пытавшихся выбраться из глубокого штопора и принять вертикальное положение – сцена, достойная труппы комедии дель арте.

Нарушение не бесспорно, но следовало проявить твердость. Арбитр засвистел, назначив штрафной удар, и вытащил баллон с белой пеной, чтобы провести черту на траве. Таким образом он отметил место стенки. Шесть парижских игроков выстроились за этой чертой и вытянули руки, прикрыв детородные органы в интересах своего будущего потомства. Один из марсельцев приблизился к мячу. Парижские защитники незаметно, мелкими шажками продвигались вперед, чтобы сократить расстояние до стенки, весело втаптывая в траву белую пену. Судья призвал их к порядку и попросил отступить назад. Игроки подчинились. Более или менее. Один из них почти не сдвинулся, переступая ногами на месте и с вызовом глядя на судью. Тот, не дрогнув под пронизывающим взглядом серых глаз, резким взмахом руки велел ему отступить. Парижанин, не опуская глаз, отступил на какой-то жалкий символический сантиметр. Его пятка все еще стояла на пене для бритья. Судья пытался быстро сообразить, что делать и как оценить ситуацию, не поддаваясь душившему его гневу. Заслуживало ли это желтой карточки? Нет. Но секундой позже он заметил, что игрок снова шагнул вперед. Взбешенный арбитр сунул руку в карман, где лежала желтая карточка, и показал ее игроку. Камеры продемонстрировали судью крупным планом, и парижские игроки, сосредоточенные на матче, даже не заметили, что красный цвет появился снова – здесь, на этом кусочке картона, небрежно раскрашенном от руки. Для них имело значение только одно: явно несправедливое решение судьи. Они набросились на него – красная карточка, за это?

Судья лихорадочно искал во втором кармане карточку, которая раньше была желтой. Как он мог их перепутать? Ошибка начинающего! Против всех ожиданий, он вытащил оттуда настоящую, светящуюся красным карточку и тут же осознал, что красный цвет снова стал виден. Одному из парижских игроков показалось, что эта новая красная карточка предназначалась именно ему – наверняка он поплатился за свои удивительно образные высказывания насчет происхождения арбитра от девицы легкого поведения. Он пришел в ярость и, выпятив полосатую грудь, надвинулся на судью. Они были одного роста, но футболист был шире по крайней мере раза в два. Судья видел только его глаза в нескольких сантиметрах от своих, и глаза эти налились очень красной кровью. Публика вопила. Арбитру повсюду вокруг него виделось красное. Пылающий красный ад. Попятившись, он толкнул марсельского игрока, который вылез подразнить соперников, показав им отличный маникюр на среднем пальце. Парижан покинули последние сомнения в том, что судья подкуплен, а матч подтасован, как в легендарном прошлом. Их осталось девять против одиннадцати, и надеяться больше не на что. Неизвестно, кто ударил первым, но, как бы там ни было, несколько секунд спустя двадцать две пары кулаков, ног и челюстей раззуделись вовсю. По реву публики Шарлотта прекрасно поняла, что на поле все передрались.