и все протоколы заседаний велись на немецком языке. Правда, к молодым русским ученым Шумахер относился настороженно. Им приходилось доказывать, что они не хуже немцев владеют предметом и могут разбираться в научных вопросах.

Расхожее мнение, что Шумахер и Ломоносов были врагами, ничем не подкреплено. Друзьями они, конечно, не были, но сохранились письма, из которых следует, что Шумахер к мнению Ломоносова прислушивался.

После восшествия на престол Елизаветы Петровны на пике борьбы с немецким влиянием под раздачу попал и Шумахер: его обвинили в присвоении 127 тысяч рублей. Елизавета назначила следственную комиссию, он был заключен под караул в его собственном доме. Кунсткамера, библиотека, книжная лавка и приходо-расходные книги были опечатаны.

Правителем академической канцелярии стал механик Андрей Константинович Нартов – любимец Петра Первого, его личный токарь. Этот человек был блестящим практиком, хорошим инженером – но не академическим ученым. Он даже не знал иностранных языков, не знал латыни и с немцами-академиками мог общаться с трудом. По сути, он вообще не понимал, что ему надлежит делать в новой должности. За полтора года управления академической канцелярией он сделал больше плохого, нежели хорошего. Так, из экономии Нартов прекратил издание «Примечаний к Ведомостям», лишив Академию печатного органа. Велел опечатать архив, содержавший научную переписку, а в ответ на справедливые замечания академиков грубил им… Терпеть его не было никакой возможности. Дошло до того, что даже Ломоносов, всю жизнь ратовавший за продвижение на руководящие должности русских по крови, признал немца Шумахера несравненно лучшим администратором, нежели Нартов. И он вместе со всеми подписал ходатайство с просьбой о возвращении Шумахера.

Его старый знакомец Юнкер дал показания и убедительно доказал, что Шумахер не только не пользовался в корыстных целях казенными деньгами, но даже закладывал драгоценности своей жены и дом тещи, чтобы расплатиться с беднейшими академическими служителями. В итоге следственная комиссия признала Шумахера виновным только в присвоении казенного вина на сто девять рублей с копейками и оправдала. В качестве компенсации за то, что он «претерпел не малый арест и досады», его представили в статские советники, а обвинителей его предложили сурово наказать: плетьми, а то и батожьем. Однако Елизавета Петровна столь сурового наказания не утвердила, да и сам Шумахер не был кровожаден, поэтому его обвинители отделались тем, что были отставлены от Академии. Он вернулся на свою должность, ну а Нартов – в Артиллерийское ведомство и сосредоточил свою деятельность «на пушечно-артиллерийском деле».

Глава седьмая

Молодой ученый

Рис. Михаила Ломоносова к статье «Рассуждения о твердости и текучести тела». 1760

А.В. Маковский. Посещение императрицей Елизаветой Петровной мастерской Ломоносова. XIX век

В.Н. Ростовцев. Ломоносов в Академической обсерватории. 1959

Престолонаследие

Государыня Елизавета Петровна, заботясь о престолонаследии, вызвала из герцогства Голштинии своего племянника Карла Петера Ульриха Гольштейн-Готторпского. Он приходился сыном ее покойной родной сестре Анне. В феврале 1742 года юный голштинский герцог прибыл в Петербург.

Красуются Петровы стены,Что к ним его приходит внук,Прекрасной Анной днесь рожденный, —

ликовал Ломоносов.

По этому случаю в академической типографии была отпечатана его «Ода на прибытие из Голстинии на день рождение его императорского высочества государя великого князя Петра Федоровича 1742 года февраля 10 дня». Ломоносов выразил чувство, которые в тот момент испытывали многие, да и сама Елизавета: все надеялись, что внук Петра не посрамит имени своего деда. «Ты зришь великого Петра,/Как Феникса рожденна снова!» – восклицал Ломоносов: «Дражайшая Твоя Сестра/Жива в своем любезном сыне», – писал он, обращаясь к Елизавете Петровне.

Елизавета приняла оду благосклонно, хотя на самом деле встреча с племянником расстроила ее: разочаровал его бледный вид, дурные манеры и необразованность. Однако выбора у незамужней государыни не было: ей был нужен наследник престола, потомок Петра Великого. Императрица, надеясь на лучшее, решила перевоспитать племянника: наняла ему лучших учителей и воспитателей и окружила заботой. Увы, надежды эти не сбылись: Петр Федорович сразу же возненавидел Россию и все русское. Перемена места жительства и веры у юноши никакого восторга не вызвали: он не хотел быть российским императором. Эта перспектива вселяла в него не гордость, а отчаяние. Он мнил себя узником на троне и доставлял своей царственной тетушке одни только огорчения.

Но в то время все это было еще трудно предсказать. И даже год спустя Ломоносов продолжал уповать:

Творец и царь небес безмерных,Источник лет, веков отец,Услыши глас россиян верныхИ чисту искренность сердец!Как если сей предел положен,Что выше степень невозможен,Куда делами Петр восшел,Яви сию щедроту с нами,Да превзойдет его летамиНаследник имени и дел.

Работа в академии

Работа Академии состояла из чтения лекций, а также создания и обсуждения научных трудов. С осени 1742 года адъюнкту Ломоносову надлежало начать занятия со студентами академического университета. В печатной программе значилось: «Михайло Ломоносов, адъюнкт Академии, руководство в физическую географию, чрез Крафта [56]сочиненное, публично толковать будет. А приватно охотникам наставление давать намерен в химии и истории натуральной о рудах, також обучать в стихотворстве и штиле российского языка».

Несомненно, Ломоносов был рад началу занятий. Наконец-то ему было поручено живое творческое дело, подразумевавшее общение с молодежью и передачу ей знаний. Одно огорчало: часто ученый не мог на словах объяснить некоторые тонкости физики или химии. Требовалось провести наглядный опыт – а сделать это было негде. При Академии были лаборатории для исследований, но они были небольшими, по оснащению сильно уступали тем, к которым Ломоносов привык в Марбурге и Фрейберге, да и чаще всего их занимали маститые профессора.

Ломоносов мечтал о собственной лаборатории, где он мог бы проводить экспериментальные исследования. Тотчас после назначения его адъюнктом он подал рапорт об этом, но получил отказ. Через год, в июне 1743 года, он снова подал рапорт: «Если бы в моей возможности было… на моем коште лабораторию иметь и химические процессы в действо производить, то бы я Академию наук о том утруждать не дерзал».

Но так как личных средств на это явно не хватало, он просил Академию наук учредить «в пристойном месте» химическую лабораторию и прикрепить к ней двух студентов – Степана Крашенинникова [57]и Алексея Протасова [58], которых обязался обучать «химической теории и практике и притом физике и натуральной минеральной истории». Но и на этот раз Ломоносову отказали.

Скандалы

Для профессоров и адъюнктов, не имеющих собственных домов, Академия предоставляла квартиры в купленных или арендованных домах. Именно таким был Бонов дом. Там жили разные люди – в основном дружившие между собой немцы, среди которых русский Ломоносов был в некотором роде чужаком. Он любил выпить и не всегда знал в этом меру. Да и характер у него был не сахар: Ломоносов легко выходил из себя, а вспылив, мог и буянить. Ну а силищей он отличался неимоверной!

Его сосед, садовник Иоганн Штурм, староста василеостровской евангелической церкви, не гнушавшийся и ростовщичеством – он давал деньги в долг под проценты, – как-то