тела, а вторая заполняет мельчайшие промежутки, свободные от собственной материи». Эту вторая материя и была, по его мнению, тем самым «мировым эфиром», «тонкой материей», в существование которой верили даже самые мощные умы. Поэтому Ломоносов справедливо задал вопрос: движение какой именно из материй – «тонкой», «теплотворной» или «собственной» – определяет степень нагрева тел?

Опытным путем он установил, что «тела, удельно более тяжелые [61], воспринимают больше теплоты и долее ее удерживают, чем удельно более легкие. Так, ртуть нагревается больше и остается горячей дольше, чем вода от того же самого огня. Каменный уголь дает более сильное горение, чем древесный уголь, особенно из более легкой древесины. То же наблюдается в одном и том же теле, а именно в воздухе, который, будучи более легким в верхних слоях атмосферы, меньше нагревается теми же самыми лучами солнца, чем тот, который, находясь в более низких местах, сдавлен остальной массой атмосферы: об этом свидетельствует вечный снег, покрывающий хребты более высоких гор». Отсюда Ломоносов делает вывод, что удельно более тяжелые тела при одном и том же объеме «содержат большее количество собственной материи и меньшее количество посторонней», а значит, «количество теплоты» прямо пропорционально «собственной материи тел» и обратно пропорционально – посторонней, тонкой материи. «Отсюда очевидно, что достаточное основание теплоты заключается во внутреннем движении собственной материи».

То есть Ломоносов сумел объяснить изменения температуры тел без привлечения метафизических, фантастических понятий, таких как флюиды, теплород и хладотвор. Он доказал, что «достаточное основание для теплоты заключается во внутреннем движении материи», объяснив, что «под внутренним движением мы понимаем такое, при котором ощутимое тело в целом остается на месте, а его нечувствительные частицы находятся в движении». Эта концепция принята и в наш дни.

Опередив свое время, он даже описал это «внутренне движение» точно так же, как оно описывается в современных учебниках физики: «Внутреннее движение мы представляем себе происходящим в трех формах: 1) если частицы тела переходят из одного места в другое; или 2) оставаясь в одном месте, вращаются; или, наконец, 3) непрерывно колеблются взад и вперед на ничтожном пространстве, в нечувствительные промежутки времени. Первому виду внутреннего движения уместно дать название поступательного, второму вращательного, третьему колебательного движения».

В ответ на возражения академиков, что, мол, в нагретых телах никакого движения не видно, Ломоносов продолжил рассуждение: «…Хотя в горячих телах на вид обычно не заметно никакого движения, оно вполне обнаруживается по производимым действиям. Так, железо, нагретое почти до накаливания, по внешности кажется находящимся в покое, однако одни тела, придвинутые к нему, оно плавит, другие превращает в пар и таким образом, приводя их нечувствительные частицы в движение, показывает, что и в нем имеется движение какой-то материи. Ведь нельзя отрицать существование движения там, где оно не воспринимается зрением: кто, в самом деле, будет отрицать, что когда через лес проносится сильный ветер, то листья и ветки деревьев колышутся, хотя при рассматривании издали и не видно движения. И точно так же, как здесь вследствие расстояния, так и в теплых телах вследствие малости частиц движение ускользает от взора…».

Рассуждения и выводы Ломоносова в целом были восприняты аудиторией благоприятно. Но смелые мысли ученого смутили некоторых академиков, многие из которых были приверженцами теории флюидов. Смутило их и то, что Ломоносов осмелился спорить с самим Робертом Бойлем – выдающемся ученым, но сторонником метафизических взглядов. «Похвально прилежание и желание господина адъюнкта заняться теорией теплоты и холода, но им кажется, что он слишком рано взялся за дело, которое, по-видимому, пока еще превышает его силы», – ворчали академики.

Но Ломоносова это не смутило, и он продолжил спор с Бойлем, которого уважал безмерно. Благодаря этому спору был четко сформулирован закон сохранения массы, который в Советском Союзе назывался законом Ломоносова. [62]Фомулировка закона проста и очевидна: масса веществ, вступивших в реакцию, равна массе продуктов реакции. Впрочем, мысль Ломоносова была не нова, просто несколько позабыта. Нечто подобное говорил и древнегреческий ученый и философ Эмпедокл, живший в V веке до нашей эры: «Ничто не может произойти из ничего, и никак не может то, что есть, уничтожиться». Однако в 1673 году опыты Роберта Бойля поставили закон сохранения массы под сомнение – у него при химической реакции с нагреванием вес вещества увеличился. Бойль считал свой опыт подтверждением существования «тонких материй», проникающих сквозь стенки стеклянного сосуда, и главное – флюида флогистона, имеющего «отрицательную массу» и улетучивающегося из тел при горении.

Бойль провел следующий опыт: он запаял кусок свинца в стеклянную колбу, подверг его действию высокой температуры, затем колбу разбил – заметив при этом, что воздух ворвался внутрь со свистом – и взвесил ее, зарегистрировав увеличение массы. Ломоносов повторил его опыт с небольшим изменением: он провел взвешивания, не разбивая колбы. И масса осталась неизменной.

И тогда русский ученый сделал правильный вывод: никакого флогистона не существует, а при горении частицы воздуха соединяются с металлом, увеличивая его массу. При этом внутри колбы образовывается пустота!

Комета

В начале января 1744 года над Петербургом зажглась комета…

Работавшие в стенах Петербургской академии наук астрономы стали вести наблюдение ее с момента появления. Наиболее обстоятельные наблюдения кометы вел профессор астрономии Готфрид Гейнсиус [63]«чрез изрядную григорианскую зрительную трубу».

Эту комету называют C/1743 X1 или же еще величают «великой кометой 1744 года». Комета эта очень крупная и яркая, она является шестой по величине в истории наблюдений. Примечательная черта: после достижения своего перигелия она образует «веер» из шести хвостов.

Гейнсиус свои наблюдения записал по-немецки, а Ломоносов перевел его работу на русский. Причем при переводе он максимально точно и понятно сформулировал на русском языке многочисленные немецкие астрономические термины, которых в русском языке еще попросту не существовало. Высоко оценив перевод Ломоносова, Канцелярия Академии наук записала в свой журнал: «Понеже адъюнкт Ломоносов описание о комете с немецкого на российский язык переводил, то за сей ево труд, по прежним президентским определениям, выдать ему, Ломоносову, шесть экземпляров того описания о комете, три на любской [64], а три на простой бумаге».

Ломоносов в последующие годы неоднократно ссылался на эту работу в своих трудах. Так, он сослался на работу Гейнсиуса при изложении своей теории кометных хвостов в «Изъяснениях, надлежащих к Слову о электрических воздушных явлениях».

В этой работе Ломоносов сравнил хвост кометы с северным сиянием и попытался объяснить это явление с точки зрения человека XVIII века – то есть употребляя понятия «мировой эфир» и «тонкий небесный воздух». О писал, что «восхождением и погружением воздуха в тени кометы и сражением и трением в самой атмосфере ее рождается электрическая сила», и этой «силою в тени кометной производится светящееся движение в эфире», при этом совершенно правильно характеризуя хвосты комет как «из паров составляемые».

Глава восьмая

Поэт