Как и прежде, неотъемлемым дополнением к требованию национальной автономии был украинский университет. 11 августа 1915 года ВУС заявил о необходимости создать это учебное заведение в письмах министру-президенту, министру просвещения и АОК, а 18 августа идея была одобрена собранием украинских преподавателей Львовского университета[538]. Обострился этот вопрос в ноябре 1915 года, после открытия в оккупированной германскими войсками Варшаве польского университета. Л. Цегельский сетовал, что у «16-миллионного польского народа» есть уже целых три университета, а у «36-миллионного украинского» до сих пор нет ни одного[539].

Университетскую проблему лидеры австрийских украинцев обсуждали как с К. Штюргком, так и с министром просвещения М. Гуссареком[540]. В ноябре 1915 года ВУС направил властям меморандум с просьбой учредить во Львове украинский университет и удовлетворить тем самым «важнейшую культурную потребность украинской нации». Политики подчеркивали, что это усилит симпатии российских украинцев к Центральным державам и поможет покончить с русофильством в самой Австро-Венгрии. Единственным местом, подходящим для расположения университета, ВУС называл Львов как крупнейший город Западной Украины и важнейший культурный центр, по значению для украинцев сопоставимый лишь с Киевом[541]. Газета «Українське слово» называла университет «щитом против российского империализма»: «Пора ясно засвидетельствовать перед всем миром, что претензии России на Галицию – дикие и что тут крепко держится австрийская власть, потому что ее стережет украинский лев»[542].

Центральные власти избегали конкретных ответов насчет университета. 4 января 1916 года К. Штюргк сказал К. Левицкому, что правительство «всерьез думает» о создании этого учреждения во Львове[543]. Глава генштаба К. фон Гетцендорф, принявший Левицкого и Василько 29 марта того же года, переадресовал вопрос об университете наместнику Галиции, пояснив, что к компетенции военных это дело не относится[544]. В письме В. Старосольскому депутат рейхсрата и профессор Львовского университета С. Днистрянский жаловался, что высокопоставленные австрийские круги одобряют идею создания украинского учебного заведения лишь на словах: «Это то – к сожалению, до сих пор еще не можем дождаться „черным по белому“, – чего мы все с нетерпением ждем, не зная замыслов, которые наши противники в этом деле против нас вынашивают»[545]. С просьбой немедленно основать университет министра просвещения посещали делегации львовского Научного общества имени Т. Шевченко и украинского студенчества[546], ратовал за создание университета и украинец-профессор Пражского университета И. Пулюй[547].

К концу 1915 года настроения украинцев ухудшились. ВУС постоянно подчеркивал ущемленное положение украинцев по сравнению с поляками, сетуя, что любые намеки на возможность передачи оккупированных земель в состав независимой Украины не проходят цензуру, а рассуждения о создании польского государства – проходят; что антиукраинские суждения в польской прессе публиковать можно, а антипольские в украинской – нет; что за годы войны император неоднократно встречался с польскими политическими, общественными и религиозными деятелями, а с украинскими – нет; наконец, что польскому легиону, в отличие от украинского, не ставит препонов АОК[548]. Как отмечало «Українське слово», в период, когда цензура находилась в руках военных, материалы газеты почти не конфисковались, а с переходом цензурных функций в руки львовской прокуратории из статей о проблемах польско-украинских отношений стали вырезаться фрагменты[549]. «Украинцам положительно зажимают рот, не позволяя выступать против поляков, хотя бы для самозащиты», – докладывал в Петроград русский агент в Швейцарии В.П. Сватковский[550]. А. Колесса как представитель ВУКС специально обсуждал проблему цензуры украинских изданий с министром просвещения[551].

Антипольский оттенок имели противоречия в украинских кругах, вызванные попыткой греко-католического епископа Станиславовского Григория Хомишина ввести в своей епархии григорианский календарь вместо юлианского. Пользуясь выгодным положением единственного епископа на территории Галиции (Чехович умер в 1915 году, а Шептицкий находился в ссылке в России), Хомишин в одиночку принял это решение, мотивировав его тем, что в трудное военное время грекокатолики должны сблизиться с Римом. Большинство украинских деятелей выступили против действий Хомишина, усмотрев в них пропольскую подоплеку[552]. ВУКС заявил, что смена календаря «нарушала бы нашу нац. обособленность – а также это была бы еще большая прогалина между нами и братьями за границей»[553]. В целом униатское духовенство и связанные с ним круги вынашивали амбициозные планы по распространению унии за пределы австро-венгерской территории. Близкие к церкви светские деятели заявляли, что уния – это «национальная вера» украинцев[554], а историк и политик С. Томашевский даже предлагал в будущем основать «греко-католический патриархат» с резиденцией во Львове[555].

В апреле 1916 года внезапно умер благоволивший украинцам наместник Галиции Г. фон Коллард, и его сменил бывший люблинский генерал-губернатор Э. Диллер, которому симпатизировали польские круги[556]. Это удручило украинцев. В письме В. Старосольскому С. Днистрянский рассуждал, что украинская политика на неопределенное время установилась на «мертвой точке», но «худшие времена» позади и надо спокойно ждать «значительных изменений в нашу пользу» после войны[557]. Недружелюбный нейтралитет правительства в польско-украинском споре вновь подталкивал украинских политиков на берлинское направление с расчетом, что союзник повлияет на Вену. В начале июля 1916 года М. Лозинский подготовил для германского МИД меморандум «Настроения в Галиции», в котором отметил подавленность галицийских украинцев[558]. 16 июня 1916 года в разговоре с К Левицким и Н. Василько германский посол в Вене Г. фон Чиршки сказал, что его страна не отказалась от поддержки украинских устремлений, но порекомендовал политикам не отдаляться от австро-венгерских властей, чтобы Германии было проще обсуждать с теми украинский вопрос[559]. Украинцы сохраняли внешнюю лояльность Габсбургам: в августе 1916 года «Діло» констатировало, что в вопросе внешних ориентиров в украинском лагере «нет двух мнений, так как в этом вопросе все наши партии и партийные группы согласны»[560].

Подавлены были не только политики. Избегая конкретики и адресной критики в подцензурных частных письмах, рядовые украинцы не скрывали пессимизма. «В будущее глядеть не каждому «дано есть». Поэтому нельзя угадать, что станется с нашими мечтами об Украине. Тут история о многом говорит… Достаточно того, что мечта часто остается – мечтой», – рассуждал в мае 1916 года учитель М. Вахнюк[561]. Писатель П. Шекерик-Доников в ноябре того же года писал из Моравии: «Много воды в нашем Черемоше протечет, пока мы по всем показателям дойдем до того уровня, на котором уже сегодня стоят чехи»[562]. Мотив взаимной неприязни с поляками прослеживается в письмах раненых бойцов УСС из военных госпиталей. «Тут почти целый полк польских легионов, но каждый знает,