– Ну-ну, девочки не ссорьтесь! Вы обе в чем-то правы! Конечно, Виктор, несколько пристрастился к алкоголю, но это все от одиночества и непонимания! Его стихи мало кто ценит! Те люди, среди которых он вращается, только потешаются над ним. А стихи-то его просто волшебные! Просто дивные! Чудные! А сколько он всяких историй интересных рассказывает! Зашатаешься!

– А знаете тетя, – задумчиво сказала Мелисса. – Мне кажется, что Виктор, когда вернулся домой, не просто так решил от родителей уйти! А что если его грызла тоска по какой-нибудь потерянной любви?! А что если он испугался того, что его хотят женить?!

– Ну ты как всегда, – недовольно протянула Сара. – Опять фантазии твои глупые!

– Может Мелисса права! Такие люди просто так в подполье не уходят! И пить не от радости начинают! – грустно пояснила Моника.

– Да, – снова задумалась Мелисса. – Как интересно!

– Страсть просто, – отозвала Сара и зевнула, потом взглянула на часы и подскочила. – Ой, как поздно уже! Надо скорей домой лететь! А то мне перцу-то зададут! Хотя и так зададут, но лучше прийти пораньше!

– Давай, котик мой, – проворковала Моника. – И не забудь, что завтра с утра идем вместе на городской пляж!

Глава 21

Темные цвета ночи насыщали воздух. Над спокойной морской гладью то и дело вспыхивали крошечные золотисто-зеленые огоньки, они появлялись и исчезали, плавно кружа над берегом. Теплый ветер с моря освежал и бодрил. Верган сидел на камне и смотрел вдаль, в густую черноту. Где небо, где море? Не разобрать уже теперь. Он слышал, как волны бьются о землю, шипят, переговариваются о чем-то с прибрежной галькой.

Вокруг распростерла крылья тишина, и только море, только море сейчас неспешно говорило, убаюкивало, пело колыбельную. Теперь он ощущал себя в своей стихии. Он сделал глубокий вдох. Соленый воздух незабываем. Ему захотелось войти в воду. Но он привык разговаривать со стихией, соблюдая значительное расстояние. Так честнее.

Он протянул ладони тыльной стороной к этой шумящей черноте, и в кончики его пальцев стала проникать сила. А вместе с ней и голос, такой далекий, будто чужой, но все же близкий.

«Я говорю с тобой. Я пою тебе. Ты со мной всегда, даже, когда тебя нет рядом. Посмотри, разве не та же я, что и вечность назад, когда впервые увидел ты меня?! Все та же я, все та же! И ты все тот же. Только когда ты рядом со мной, грусть забирается в уголки твоих губ, а в глазах тихая печаль разливается. Я понимаю тебя, понимаю. Ты здесь бываешь иногда, изредка, а я – навеки приросла к планете. Моя стихия слита с ней, твоя же – нет. Моя стихия прощает и принимает все и всех, моя стихия одинакова добра и одинаково безучастна. Твоя же – нет. Вот от того и проникает печаль в светлые глаза твои, вот от того ты и стремишься обратно. Но не уходи. Останься еще. Мы так давно не говорили. Так давно. Спой мне голосом ветра, спой мне шумом листвы, спой мне памятью неба, спой! Твой голос! Нет ничего прекраснее его! Он так кристально чист, так глубок, так ясен, он похож на мои волны, но только насыщеннее, звонче, свободнее!

Помнишь, как вечность назад, смотрели мы друг на друга? Смотрели и знали, нам скоро придется расстаться навсегда, и мы только издали будем наблюдать и отражать…Так и случилось. И незабвенны те минуты, когда мы снова встречаемся с тобой…»

Верган лег на остывшую гальку и, подложив руки под голову, устремил взгляд в небо. Серебряные кристаллики звезд виднелись в самой его глубине. Они едва заметно переливались. Он закрыл усталые веки и ощутил, как на двух сильных руках его качают, – море и небо.

«Ты с нами. Ты с нами. Ты с нами. И мы всегда с тобой. В тебе все линии сходятся и сразу же расходятся. Ты соединяешь горизонты, режешь плоскости и вскрываешь грани».

Голос затих, и наступила тишина. Где-то вдалеке трещали цикады. Верган вспомнил Виктора, его горькую улыбку и плохо скрываемое отчаянье. Он видел его крылья, до сих пор белые, до сих пор сильные, но истрепанные и отчаянно тянущие его вниз. Ничего. Ничего. Скоро он расправит их, и его голос, шепчущий чарующее слова, зазвучит громко, ясно и твердо.

И снова перед внутренним взором Вергана проплыло видение. Виктор, сияющий, сильный стоит на корме корабля и смотрит куда-то вдаль. Его сердце наполнено искрящимся счастьем, а мысли заняты юной девушкой, оставленной им по ту сторону моря. Он вспоминает ее глаза. Какие они, карие? Зеленые? Он всегда пытался определить, какой цвет преобладает в них. Колдовские глаза, чарующие. Виктор сжимает в руке ее последнее послание, где она клянется быть верной одному ему и ждать его хоть целую вечность. Скоро, совсем скоро, заручившись родительской поддержкой, он вернется за ней и привезет ее в свой родной город.

– Рената, – шепчет Виктор, и его слова растворяются в темной глубине ночи.

Видение исчезло, и Верган ощутил глубокую неизбывную тоску, смешанную с лучезарной радостью любви, всепоглощающей и чистой.

– Ты излечишь свои крылья, – произнес он нараспев так, будто прочел заклинание.

Глава 22

– Мелисса, а Мелисса, мадам Стефания просит тебя занести журналы в архив. Она там ждет тебя, слышишь? А? – ядовито улыбается Каролина и протягивает ей стопку школьных журналов.

Мелисса с отвращением смотрит на ее жиденькие желтые волосы, на круглые зеленые глаза и на ее неизменную гаденькую улыбку.

– Что ты смотришь на меня, Мелисса?! Неужели ты не выполнишь просьбу нашего директора? А? – тем же тоном повторяет Каролина, и улыбка ее становится еще более гадкой.

Они стоят у входа в школьные подземелья. Дверь открыта настежь.

– Я туда не пойду, – чуть запинаясь, отвечает Мелисса.

– Вот как? – и Каролина издает короткий смешок. – Что, самая умная нашлась? Да? Пойдешь, еще как пойдешь!

– Не пойду, – кричит Мелисса и цепляется руками за дверной косяк.

– Пойдешь, – продолжает настаивать Каролина, и глаза ее наливаются злостью, она размахивается стопкой журналов и изо всей силы толкает Мелиссу вниз.

Та стремительно проваливается в темноту и, больно ударяясь о каменные ступени, скатывается вниз. Несколько секунд, и она уже стоит в плохо освещенном коридоре. Воздух как-то странно дрожит и будто бы трясется. Вдруг, откуда ни возьмись, появляются одноклассницы: маленькая рыжая Вита; тощая, как жердь, отличница Дана; забитая и хиленькая Клавдия; и пышущая здоровьем толстушка Долли. На их лицах