Он кивнул.

— Пойдем со мной в спальню. Тут такой хаос. Боюсь, как бы ты не упал тут и не поранился.

— О‑о…

— Пойдешь со мной?

— Да…

Ева шла чуть впереди, увлекая его за собой, и торопливо расшвыривала ногой осколки и обломки, чтобы он ненароком не наступил на что‑нибудь босыми ступнями.

Ее надежды довести Даниеля до спальни рухнули, когда на полпути он вдруг привалился спиной к стене и потихоньку сполз на пол. Усевшись, обхватил руками колени и уткнулся в них лицом. Она опустилась на колени рядом. Через некоторое время он поднял голову и уперся затылком в стену, вытянул ноги и одарил Еву печальной улыбкой.

— Я напился.

— Я знаю.

— Прости.

— Ничего.

Она принялась нежно поглаживать его ноги. Он вздохнул и закрыл глаза…

Казалось, они просидели так целую вечность. Еве ничего не оставалось, как легонько массировать ему ноги и надеяться, что это хоть немного успокоит его. Сердце ее разрывалось.

— Зачем он врал? — вдруг спросил Даниель, открыв глаза и уставившись на нее, словно она могла ответить на его вопрос.

— Зачем все врут? Обычно потому, что боятся последствий правды.

— И какие же последствия ждали Пиету, скажи он правду о себе?

— Я не знаю… Потеря замка?

— Если бы он так сильно хотел замок, он бы женился.

— Он и женился, — напомнила она.

— Он мог бы жениться честно. — Лицо Даниеля снова исказилось, руки сжались в кулаки. — Он любил Альберто. Они были вместе десять лет.

— Альберто? Тот, который управлял вместе с ним его фондом?

Даниель угрюмо кивнул.

— Это он рассказал все журналистам. Предоставил в доказательство письма и фотографии.

— Почему он сделал это именно сейчас?

— Чтобы журналюги прекратили преследовать Наташу.

— Жену Пиеты? Которая ждет ребенка от твоего кузена?

Даниель удивленно заморгал. Хоть он и был пьян, но помнил, что не обсуждал с Евой связь Маттео и Наташи. Ева нежно посмотрела на него и пояснила:

— О них мне рассказала Франческа, когда мы с ней впервые поехали по магазинам.

— Ты об этом не говорила мне.

Она пожала плечами:

— Не думала, что ты захочешь обсуждать их.

— Я и не хотел… Я звонил ему.

— Альберто?

— Он сказал, что Наташа узнала о них почти сразу после свадьбы. Она решила хранить их секрет ради семьи. Ради нас. Думаешь, это правда?

— Откуда мне знать? Я же с ней не знакома.

— Ну хоть предположи.

— Не могу. Ты ее знаешь. Ты мне скажи.

Даниель знал Наташу, кажется, всю жизнь. Пиета привел ее к ним в дом, когда ей было всего восемнадцать, и тянул с женитьбой на ней целых шесть лет. Он утверждал, что не торопится со свадьбой, чтобы она могла вполне насладиться беспечной молодостью, а оказалось, что все это время он просто не хотел, чтобы открылся его настоящий роман. Боялся, что любопытная жена узнает о нем.

Они с Наташей поженились всего за несколько недель до смерти отца, так что Пиета смог унаследовать замок и все состояние семьи Пеллегрини.

Даниель сделал глубокий вдох, пытаясь хоть чуть‑чуть утихомирить клокочущую внутри ярость.

— Она защищала нас. Не его. Ждала его целых шесть лет.

И Ева, нежно поглаживающая его ноги, защищала его сейчас — защищала своими чуткими пальцами, пониманием и тихим успокаивающим голосом. Он вдруг осознал: будь она рядом с ним в тот момент, когда он узнал шокирующую и такую болезненную правду о брате, он не устроил бы такой дикий погром.

— Я сожалею, — грустно повинился он. — Обо всех твоих украшениях.

Она улыбнулась:

— Подумаешь! Сделаем новые.

Он коротко кивнул:

— Да… Восстановим. Вот только брата восстановить я не могу. И спросить его, почему он лгал. — Даниель вздохнул. — Знаешь, всю жизнь меня с ним сравнивали. Отец ставил его в пример. Все, что я делал, было недостаточно хорошо. Все его достижения были куда лучше и ценнее, чем мои.

— Вы соперничали?

— Он был моим соперником. Я — нет. — В голосе Даниеля звучала горечь. — Он всегда говорил со мной так, словно я ему не конкурент. И даже без слов он умел дать мне понять, что я ему не чета, что он способен на большее, чем я. Я его ненавидел.

Впервые Даниель признался в этом не только кому‑то другому, но и себе. И почувствовал, как приятно говорить эту правду.

— Я ненавидел его. Его покровительственное отношение. Ненавидел, что вся моя семья считала, что солнце светит из его задницы. — Он вдруг посмотрел на Еву прояснившимся взглядом. — Но только не ты. Ты его раскусила.

Она смотрела прямо ему в глаза.

— Я думаю, он был великим человеком. Но ты стоишь сотен таких, как он. Тысяч таких, как он.

Слова Евы успокаивали, так же как и ее пальцы, поглаживавшие его ноги. Горечь вдруг отступила, но на ее место вдруг накатила волна тошноты.

Даниель посмотрел на единственного в мире человека, с которым мог так открыто и свободно говорить.

— Скажи мне, жена моя. Если я ненавидел его так сильно, почему я не радуюсь тому, что он умер. Почему от этого так… больно?

Взяв его лицо в ладони, она заглянула ему в глаза:

— Тебе больно, потому что ты любил его. Боюсь, выбора у тебя не было. Это просто есть внутри тебя, так же как моя любовь к родителям. Я ненавижу их, ненавижу то, что они сделали со мной и сестрами. Но если бы кто‑то спросил меня, когда я была ребенком, не хочу ли я сообщить обо всем в полицию или в социальную службу, я бы ответила — нет. Почему? Потому что, несмотря на всю боль, которую они причинили мне, я любила и люблю их.

Он хотел рассмеяться ей в лицо, сказать, что она глупая, ведь это глупо — любить того, кто обращается с тобой хуже, чем с животным. Но не смог. Ему вдруг подумалось, что она права. Ни у нее, ни у него не было выбора. Он просто любил Пиету, хотя и ненавидел его. И вот Пиеты нет, и ему больно от этого. Очень, очень больно.

— Прости, что так по‑свински вел себя, когда обманом заманил тебя на свидание… Я был не в себе…

Она легонько поцеловала его в губы.

— Извинения приняты. А теперь давай уложим тебя в постель, пока ты не уснул прямо тут?

Три часа спустя Ева наконец добралась до кровати. Полог она задергивать не стала: крепко спавшему Даниелю нужно было больше воздуха. Одежду свою он бросил прямо на пол, запил водой обезболивающее, которое она дала ему, повалился на спину и мгновенно заснул. С тех пор он даже не шелохнулся. Ева поставила ему на прикроватный столик стакан воды — наверняка, когда он проснется, его будет мучить жажда.