Вспоминая, как он был настойчив, она спросила себя: возможно, Даниель совсем не равнодушен к ней? И теперь, когда тревоги позади, может быть, он даст волю своим чувствам? И они станут настоящей счастливой парой?

Поднявшись на цыпочки, Ева легонько поцеловала Даниеля в губы.

— Да, хочу. А ты побудь с семьей. Всего через несколько часов я снова буду рядом.

Он с тревогой посмотрел ей в глаза.

— Обещай, что будешь очень осторожна.

— Обещаю.

И он поцеловал ее. Поцеловал по‑настоящему, впервые после долгого перерыва, поцеловал так, что от радости она едва не расплакалась.

Ожидая машину, которая должна была отвезти ее в лагерь, Ева пообещала себе, что вечером поговорит с Даниелем начистоту. Вечером она откроет ему свое сердце, чтобы узнать, есть ли у них общее будущее.

— Что тебя так беспокоит?

Даниель обернулся и увидел Франческу.

— Ева все еще не приехала.

Он сидел в одном из баров отеля «Иден» за столиком недалеко от входа. Сестра устроилась рядом.

— Она же час назад написала, что задержится. Какие‑то проблемы в аэропорту, разве нет?

Он кивнул. Когда они планировали поездку с Кабальерос на Агуадиллу, то не учли, что журналисты массово станут покидать страну. Оно и понятно. Кому захочется задерживаться там дольше необходимого? Разве что самоотверженным людям вроде его жены, которая так и работала бы в лагере беженцев, если бы он не предложил ей выйти за него замуж, пообещав щедрое вознаграждение. Так что аэродром был переполнен ожидающими разрешения на взлет самолетами.

— Скоро она будет здесь.

— У ее телефона разряжен аккумулятор…

Если что‑то случится, она даже сообщить ему об этом не сможет. Надо было настоять на том, чтобы поехать в лагерь вместе с ней, невзирая ни на какие возражения!

— Ну и что? С ней же Себ и пара его ребят. Все будет в порядке. Так что успокойся. — Себ — правая рука Филиппа, бывший британский спецназовец.

Франческа указала на мать, оживленно беседовавшую с Наташей, у которой уже заметно округлился животик. Тетя Рэйчел болтала с Маттео, смотревшим на нее с трудноскрываемым замешательством: она так сильно жестикулировала, что воздух, казалось, пришел в движение.

— Я так рада, что наша семья воссоединилась. До сих пор чувствую себя виноватой в том, что так долго сторонилась их.

— Не стоит. Ты же не знала.

Она вздохнула:

— Не знала. Но должна была догадаться.

— О чем? Что Пиета был геем?

— Нет же, глупый. Что Маттео не прикоснулся бы к Наташе, не питай он к ней сильного чувства, и она не взглянула бы на него, если бы была женой Пиеты по‑настоящему.

— И что значит, по‑твоему, быть женой по‑настоящему?

— Когда ты любишь мужа, а он любит тебя. Как мы с Филиппом и вы с Евой.

— Мы с Евой вовсе не любим друг друга.

— Не притворяйся, Даниель. Я же вижу, как ты на нее смотришь. Не говори, что ничего не чувствуешь к ней.

Сердце его внезапно забухало о ребра.

— Мы хорошо ладим. И только. Мы четко придерживаемся наших договоренностей о браке. Он такой, какой есть, таким и останется.

— Ой, ну не надо. Все это чушь!

— Франческа…

Однако сестра проигнорировала предупреждение, прозвучавшее в его голосе.

— Ты в нее влюбился.

— Ты что, напилась? Любовь и романтика — сплошная глупость. И я и Ева прекрасно это знаем. Мы установили правила нашего брака и соблюдаем их.

— Правила устанавливают, чтобы их нарушать.

— Не в нашем случае. Я не люблю Еву и никогда не полюблю.

— Ну раз ты так говоришь, пусть будет так.

— Да, именно так.

— Мне сказать Филиппу, что ты считаешь его глупцом? Он романтик. И любит меня.

— Давай‑ка или сменим тему, или иди доставать кого‑нибудь другого.

— Я тебя достаю, значит?

— Да.

Франческа рассмеялась:

— Ладно, дурачок. Больше не буду.

Он тоже рассмеялся и с облегчением перевел дух. Нет, в Еву он определенно не влюблен, но вот с речью на открытии больницы без ее присутствия и молчаливой поддержки не справился бы точно…

Кто‑то легонько прикоснулся к его плечу. Даниель обернулся. Сзади стояла Ева. Не глядя ему в глаза, она слабо улыбнулась.

— Прости, я задержалась. В аэропорту такой хаос.

Он внимательно посмотрел на нее. Она была совершенно бледная, особенно на контрасте со своими ярко‑рыжими волосами и черным брючным костюмом.

— С тобой все нормально? Ты похожа на привидение. Себ и его парни приглядывали за тобой?

— Они были на высоте. Спасибо. Но у меня страшно болит голова. Ключ от номера у тебя? Не против, если я пойду лягу?

— Я пойду с тобой.

— Нет! — резко возразила она. Потом снова вяло улыбнулась и чуть мягче сказала: — Прости. Пожалуйста, останься со своей семьей. Мне просто надо поспать. И я приду в норму.

С нескрываемым разочарованием Даниель отдал ей ключ.

— Номер тот же, что был в прошлый раз.

— Тот, где ты предложил мне выйти за тебя замуж?

Он кивнул и снова пристально посмотрел на нее. Да, она действительно выглядела больной.

— Я скоро поднимусь к тебе.

— Хорошо. — И Ева ушла, даже не поцеловав его.

Даниель вошел в номер. У кровати с его стороны горела лампа. Ева спала, свернувшись калачиком под одеялом. Стараясь не шуметь, чтобы не потревожить ее, скользнул в постель…

Ева открыла глаза и уставилась на стену перед собой. Судя по дыханию Даниеля, он заснул.

Он не любит ее и никогда не полюбит. Она слышала это собственными ушами. Вот все и прояснилось — раз и навсегда.

Как только она могла быть такой беспечной? Даниель ведь выбрал ее, поскольку не сомневался, что она никогда не влюбится в него. Он ведь был абсолютно честен с ней!

Оставаться с ним теперь, когда она убедилась в своих чувствах к нему, нельзя. Она не сможет быть с ним каждую ночь и принимать его интимные ласки, зная, что он равнодушен к ней. Без любви он не станет хранить ей верность, а это разобьет ей сердце окончательно. Вынести эту боль она не сможет. Как только они вернутся в замок, ей надо собрать свои вещи и уехать.

Полет до Пизы стал для Даниеля самым долгим в его жизни. Его мать и тетя летели вместе с ними в его самолете, но даже их присутствие не могло избавить его от гнетущего предчувствия чего‑то нехорошего.