Она выдохнула, как будто намекая, что я сейчас, как и просил, буду трижды проклят.

— С кем мы только что дрались?

— Ты обезумела? — Я перешел на крик. — С ней!

Славя отрицательно покачала головой, жестом указывая на изувеченные трупы крыс. Я прищурился и лишь через мгновение понял, что хотела сказать Славя. Располовиненные, разорванные, с блестящими безжизненными глазами, они меньше всего походили на золотого, писанного святыми чернилами льва.

У меня опустились руки.

Если за пределами установленного Славей купола нас вряд ли кто слышал, хотя, ночные доходяги прохожие наверняка заметили, что привычный им вид детского магазина малость изменился, то внутри со звукопроницаемостью все было попросту прекрасно.

Не услышать устроенную нами здесь вечеринку не сумел бы даже глухой, не говоря уже об истинных владельцах расписной кошки.

Эта чертовка дала им возможность уйти. Менделеевы уже во второй раз самым нещадным образом вмешиваются в мои дела. Всякий раз мне удается выйти сухим из воды, но вот ворох проблем, которые они приносят с собой...

— Если кто и может нам что рассказать, так это она. Убить ее — убить надежду узнать.

Последнее предупреждение было явно лишним. Я лишь махнул рукой в ответ — а, пошло оно все! Пусть будет как будет...

Славя, убрав мешающуюся прядь волос с глаз, присела на корточки, взяла беспомощную девчонку за ладонь.

— Нея... она умрет? — Я задал вопрос, тревожащий до сих пор. В самом сердце покоилась надежда, что ангелица будет в состоянии вдохнуть в нее свежую жизнь.

— Кто? А, эта... наверное. Письма могут умирать? — Ангел вернула мне вопрос. Судьба живого писания ее заботила мало, даже учитывая, что та только что помогла спасти наши шкуры. Но, чтобы меня успокоить, хлопнула ресницами, ответила:

— Она не в том понимании живая, в котором ты привык. И умирает не так, как ты понимаешь.

— А как я понимаю?

— Никак, — холодно отозвалась ангел, решив не рассуждать на эту тему. — Дай ей исчезнуть. Она вернется вновь и через время. Обещаю.

Одним грузом на душе стало легче. Я лишь устало выдохнул, вдруг поймав себя на мысли, что не знаю, что дальше.

Славя обладала шикарным запасом хилерских абилок. К ее услугам были и чисто паладинское «наложение рук», и абилка «хилер», способствующая заживлению самых тяжелых ран.

Для людей. Словно в злую насмешку над моей новой природой, они носили эту издевательскую приписку. Демонам и нежити ее попытки полечить обязаны были причинять неимоверную боль. Осталось теперь только найти ответ на вопрос — как и зачем Славя в своем недобункере собирала устройство для исцеления нечистых...

Вопрос о том, нужен ли нашей новой пациентке транс, отпал сам собой.

Славя была практична, как никто другой. Там, где иной целитель старался бы сделать хорошо и качественно, она экономила запас собственных сил. Ангел поймала на себе мой взгляд — сквозь прореху раны на меня смотрело постоянство космоса. Мне вспомнилось недавнее объяснение дочери небес: у нее нет плоти и крови, как у людей, а то, из чего она сделана, я попросту не пойму.

Теперь я сошелся с ней во мнении — тут я, пожалуй, действительно не пойму...

Словно стыдясь, она заспешила прикрыть рану попавшимся под руку плюшевым медведем, я демонстративно отвернулся.

Мне думалось, что все пройдет гладко. Мы приедем, по-тихому расправимся с умельцами выводить арабийские закорючки, устроим им допрос с пристрастием — и по домам!

Вместо этого меня ждал самый настоящий разгром. Любопытство тянуло наверх: может быть, следы тех ангелов все еще остались и можно будет наткнуться на свежий, броситься в погоню...

Я отмел мысль, отрицательно покачал головой. Видел, на что способна Славя — уверен, окажись я один против двух-трех ангелов, и они не оставят от меня мокрого места. Даже если не будут обладать тем же техническим превосходством, что и она.

Я усмехнулся — ангел-механик. Кому расскажи — не поверят...

Но любопытство оказалось сильнее, будто на привязи потащив меня сначала на второй, а затем и на третий этаж.

На втором своего часа ждал самый настоящий арсенал для юных рукодельников — ножницы, клей-карандаши, разноцветные нити... На третьем царили покой и умиротворение — как будто бы здесь никого никогда и не было. Следовало думать, что здесь находилось административное крыло.

Я сделал несколько шагов, насторожился, когда увидел проблеск электрического, неуютного света.

Дверь была приоткрыта. С замиранием сердца, приготовившись стрелять, я поддал ее ногой — мягко и плавно она открылась.

Электрическая лампа гудела, скучающий черт смотрел в стену, не забывая лениво позевывать. Электрические разряды — не иначе как родом из самого Ада — бежали по его хвосту, обвивали провод. Я в который раз пообещал самому себе спросить у Биски, как же, в конце концов, эта херня работает.

За столом сидел трудоголик. Наверняка он страшно любил свою работу. Иначе объяснить, каким образом он сумел задержаться здесь допоздна, я был попросту не в силах.

Может быть, он получил расчетный лист и печальную весть о том, что он уволен, а потому умер от горя?

А перед тем решил разнести рабочее место в пух и прах. И кричал, наверное, как оглашенный — так не доставайся же ты никому!

Я усмехнулся и понял, что детектив из меня, как из говна пуля.

Вся комната носила на себе следы сражения. На шкафу, полнившемся наградами невесть за какие заслуги, красовались отпечатки когтей — вглядевшись при помощи ясночтения, я сразу же понял, что их оставил мой златогривый знакомый.

Его самого я нашел чуть поодаль. Или то, что от него осталось — блестящая, темная жижа. Мой дар был уверен, что это не что иное, как те самые святые чернила.

Бойня была нешуточная. Я наступил на труп крысы, заметил еще один, закинутый под стол. Третий грызун нашел свой покой под грудой разбросанных бумаг. Пистолет — ничем не хуже моего Подбирина — валялся на полу. Я принюхался: воздух еще хранил в себе вонь пороховых газов. Стреляли не так давно, а убийца нашего лысеющего трудяги не потрудился открыть окна, решив оставить все улики как есть.

Покойник, судя по всему, умер быстро, а вот про безболезненно сказать я не мог. До сих пор остывающий труп носил на себе три, а то и четыре десятка дебаффов — и каждый из них поражал то печень, то мозг, то мочевой пузырь.

Все, кроме сердца.