Она видела прямую угрозу в том, что я снова окажусь на ногах. Ей двигала запредельная, нечеловеческая ловкость. Ясночтение прятало ее имя за тремя знаками вопроса, отдавая на откуп лишь трехзначные числа характеристик.

И невероятно маленький уровень для них — соперница обгоняла меня по опыту на восемь уровней, но я чувствовал, что природа ее мощи лежит за этой простой и понятной мне гранью.

Выносливость бурлила в ней кипучим варевом, выливаясь галлонами. Уверен, позволь я себе вытворять все то, что могла она — и уже рухнул бы без сил. У девчонки же как будто вместо крови текла та самая сапфировая настойка, которой угощала меня Биска.

Здравый смысл отказывался верить в то, что видел. Она была будто гуттаперчевой. Невероятная гибкость, изящность и острота движений. Окажись здесь сам Чак Норрис, он бы оценил. Явив собой глас восхищения, он признал бы в ее движениях то хвост дракона, то глаз тигра. А уж как искусно она собиралась зарядить мне в лицо финтифлюхой по имени «кошачья лапа»...

Я перехватил ее до того, как позволил удару случиться, рванул на себя, надеясь швырнуть наземь — тщетно. Она выскользнула из моего захвата за миг до того, как я совершил бросок — перехватив инициативу, упав на спину, она зажала мою шею ногами, ловко опрокинув наземь.

Я взлетел, будто пушинка, два или три раза перевернувшись в воздухе. Грохнулся на пятую точку — копчик пообещал, что не простит мне этой ночи никогда и будет стонать до конца жизни. А Славя была сто раз права — сунься мы с ней сюда сразу же, как только сразились со жнецом...

Я стукнул кулаком об пол — я сражался с жнецом! Едва ли не на равных умудрился надрать зад самой смерти и вот так проиграю этой стрекозе?

Да ни в жисть!

Я отчаянно и зло взывал к иссякшим силам — встать на последний бой, ни шагу назад, позади Кондратьич! Эти самые силы были глухи к моим мольбам, словно говоря, что у них и без меня забот хватает.

Справляйся, мол, уж как-нибудь сам.

Стрекоза на миг остановилась, а от моих глаз не укрылось, что все ее движения — резкие и отточенные до сего момента, вдруг дали сбой. Неловко поскользнувшись на потрохах плюшевого медведя, она упала. Выносливость, силами которой можно было утащить товарный поезд, вдруг ушла в небытие, оставляя несчастную с чувством усталости и головокружения.

Она резко просела по характеристикам, давая мне столь нужную секунду передышки. Я рванул к ней: крыса-бегемот тотчас же возникла на моем пути, заслоняя собой хозяйку. Жалкие остатки некогда огромной стаи нехотя выползли из своих укрытий. Припав на задние лапы, они готовились к последнему в своей жизни прыжку — знали, что всякая их товарка, осмелившаяся опробовать меня на вкус, отправлялась в крысиную преисподнюю. Я чуял себя почти что голым — окажись при мне хоть какое-то подобие клинка...

Я недобрым словом вспомнил купленный кортик, коим умудрился нажить себе немалых проблем — здесь бы та легендарка сейчас пришлась очень кстати...

Славя, почуяв пробел в обороне противника, резко перешла к действию. Закружившись юлой, подцепила вилами своего чудного оружия ближайшую тварь — грызун, даже будучи проколот насквозь, не оставлял надежд полакомиться ангелятинкой. Швырнув пинком обмякшую тушу, воительница небес закрутила в руках древко, обещая огреть им любого, кто осмелится сделать хотя бы шаг навстречу. Чуя исходящую от нее опасность, даже бегемоты решили отступить. Ангел расправила поврежденные крылья и вспорхнула, подхваченная невесть откуда взявшимся потоком воздуха. Строки святого писания вмиг из боевого трезуба вытянулись в лук. «Иже еси на небеси» и «Да пребудет царствие твое» стрелами легли на пылающую благодатью тетиву. Одна за другой прошибая серых мерзавок насквозь, они прореживали армию хвостатых грызунов.

Я ринулся на бегемота, будто в желании померяться с ним силой. Ноги на ширину плеч, крепкий хват, оскал пострашнее, силы побольше...

Я плюнул, в конце концов, у нас тут не спортивная борьба. Кулак врезался в жирное, будто заполненное баллистическим гелем, подбрюшье — крыс икнул от неожиданности. Я вложил в удар поток нестерпимой боли — она выбила дух из сопротивляющейся твари, словно мешок, он грузно навалился на меня. Оскал клыков разинутой, вонючей пасти чуть не сомкнулся на моей голове — тень схватила противника за челюсть, не давая ей сомкнуться.

Я выдохнул — получись у великана этот фокус, и у меня был бы проломлен череп.

Будто в наказание за наглую попытку, я ладонью, словно в китайских фильмах, пробил гадкую плоть насквозь. Пальцы тотчас же покрылись липким и мерзким, точно я в самом деле сунул руку в навозную кучу.

Стиснул в кулаке то, за что сумел ухватиться, отчаянно надеясь, что это сердце.

Оно там было или не оно, но крысиный бегемот обмяк, в глаза напоследок отразилось нечто, больше похожее на ужас. Как бы ни прозвучало иронично, но я в самом деле стал для него мрачным жнецом.

Алхимик, уставшая и будто высохшая, не тратила времени зря. Откупорив с смачным чпоканьем одну из своих многочисленных бутылей, влила в себя гадость — три уже опустошенных пузырька говорили, что она давно с ними упражняется.

Я отшвырнул прочь крысиный труп, стремглав рванул к ней, но было поздно.

Выпитая погань волной прошла по ее телу. Запузырилась кожа, будто угрожая лопнуть в любой момент, вздыбился балахон. Корсет, теряя одну застежку за другой, звонко лопнул, словно натянутая струна. Белье с одежкой спешили последовать его примеру — фигуристая девица на наших с Славей глазах обращалась в плохую пародию на Халка.

Лопнула скрывавшая лицо деревянная маска, неприязненно затрещав, прежде чем разлететься в щепки.

Сходу, будто я ей мешал, она смахнула меня разросшейся ручищей. Пальцы — женственные и красивые — теперь напоминали узловатые ветви: она могла бы обхватить меня ими поперек туловища, словно игрушку.

Я быстро оказался на ногах, пытаясь оценить масштаб разрастающейся перед нами угрозы.

Ясночтение сходило с ума, отвечая на каждый мой призыв дикой, жалящей головной болью, будто вопрошая, не обезумел ли я, выдавать ей на осмотр такую чуду-юду, сила которой стремилась к четырехзначному числу. Ловкость же, будто не зная, бежать ей следом за сестрицей или стоять на месте, скакала от ничтожно мелких цифр к десяткам, а то и сотням. Умней всех, как бы смешно ни прозвучало, оказался интеллект, решив, что упасть до единички — лучшее, что он может