Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Выходите на Кокшинскую дорогу, а уж по ней — на Сумароково, — посоветовал Аксенов разведчикам. — Ждать будем до трех часов на этом же месте…
Начальник штаба моторизованной дивизии фон Таубе проснулся, как обычно, в шесть ноль-ноль. Ни на минуту не задержавшись в теплой мягкой постели, он встал, открыл форточку. По стеклам барабанил дождь. Полковник поморщился, но тут же отогнал от себя мрачные мысли. Как всегда, помогло золотое правило: «В здоровом теле — здоровый дух». Пятнадцать минут гимнастики, обливание холодной водой. Высокий, прямой, фон Таубе гордился тем, что выглядел гораздо моложе своих лет. Этим он был обязан помимо гимнастики второму правилу: «Никогда, ни при каких обстоятельствах не волноваться!»
И все же, делая энергичные приседания, полковник косился на окно: дождь не переставал. Вчера его дивизия прибыла в село налегке: артиллерия, машины, обоз застряли в грязи в Сумароковском лесу. С вечера полковник приказал — отставшим машинам к утру быть на месте. Несомненно, приказ его будет выполнен. Но все же… Проклятый дождь! Проклятые русские дороги! Танкистам, впрочем, еще хуже: те в танках и ночевали.
Вошел солдат-парикмахер. Почтительно склонив голову, он поставил на стол поднос с серебряным прибором, вынул из чемоданчика белоснежную салфетку. Полковник сел бриться. Точно в ту минуту, когда он, выбритый, освеженный французским одеколоном и причесанный, встал со стула, вошел повар с большим подносом, на котором стояли блестящий кофейник, стакан в подстаканнике и тарелка с закусками. На чугунной сковороде пофыркивала яичница с ветчиной.
И точно в ту минуту, когда полковник, допив стакан душистого кофе, закончил завтрак, вошел адъютант. Усталый, бледный после бессонной ночи, обер-лейтенант доложил, что к шести часам утра удалось вытащить из грязи всего лишь три орудия. Доложил и, достав блокнот, застыл в ожидании приказаний. Полковник не торопясь закурил турецкую сигару, в упор разглядывая адъютанта.
Сказал ровным голосом:
— Жаль… Очень жаль, обер-лейтенант Лаузе, но, видимо, на должность адъютанта мне придется подыскать другого офицера.
Плечи обер-лейтенанта опустились. Потерять место адъютанта — значит пойти в окопы.
Попыхивая сигарой, полковник выдержал паузу. Приказал:
— Пишите. Все население мобилизовать на строительство дороги. Оцепить село, сюда пропускать всех, отсюда — никого. Кто способен двигаться, должны работать на Германию. Кто не может двигаться, пусть мостят дорогу своими телами. Понятно?
На последнем слове полковник все же повысил голос, и адъютант вздрогнул. Карандаш, бегавший по блокноту, сломался.
12
Посовещавшись в кустах, Шумов, Колядов и Сухнев решили подойти к Сумарокову с разных сторон. Так незаметней и удобней осмотреть окрестности. Может быть, удастся выяснить обстановку и не заходя в село.
Толя издали вглядывался в прогалки между дворами и сараями, но ничего подозрительного не заметил. Тихо было вокруг. Видимость плохая: сеющий дождь в ста шагах сгущался в тяжелое марево.
«Эх, бинокль бы!» — подумал разведчик и замедлил шаг. Что-то не нравилась ему тишина в селе. Не может быть, чтоб там не было немцев.
У изгородки Толя поднял на плечо длинную слегу: все же дело, посчитают за местного. Зашагал деловито к крайнему дому.
Из-за угла сарая вынырнул немецкий солдат в каске, преградил Толе дорогу. Внутренне сжавшись, разведчик придал своему лицу глуповато-добродушное выражение:
— Ах, герр зольдат!..
Немец осклабился, махнул рукой в сторону села:
— Пожальста!
Встревоженный вежливостью оккупанта, Толя сбросил с плеча слегу, инстинктивно повернул обратно. Солдат рванул с шеи автомат, взревел:
— Цурюк!
Стиснув зубы, Толя зашагал впереди солдата. Когда он увидел другого патрульного, потом третьего, стало ясно: село оцеплено.
«Ловушка! Для кого?»
Хуже всего было то, что не было никакой возможности предупредить Володю и Юру. Солдат сзади неожиданно отстал, вернулся на свой участок. Толе ничего не оставалось, как идти в село. Он обогнул крайний дом и… нос к носу столкнулся с Володей и Юрой.
— Как вы сюда попали?!
— Так же, как и ты, — буркнул Володя и злыми глазами повел в сторону ближайшего солдата.
Разведчики припомнили, что здесь, в Сумарокове, живет дед Карасев, решили зайти к нему, узнать, что затевают немцы.
На стук Карасев отозвался не сразу. Из сеней слышались возня и покряхтывание. Наконец засов отодвинулся, и на пороге показался бородатый старик.
— Что надо? — спросил он отдуваясь.
— На минуту, дедушка…
В сенцах пахло медом, в углу стояли тугие мешки, видимо, с зерном. Войдя в дом и впустив ребят, Карасев опустился на лавку, закашлялся. Юра Сухнев необдуманно спросил:
— Не немцам ли, дед, мешки готовишь?
Карасев сказал сквозь кашель:
— Дуралей!
— Прекрати, Юрка! — Толя подсел к деду на лавку. — Скажи, дедушка, почему немцы село оцепили?
— А пес их знает. Они мне не докладываются. Должно, убойство какое затеяли…
Он еще раз оглядел разведчиков, усмехнулся:
— А ведь я вас знаю, ребятки. Спасибо, зашли. Вы ведь у меня прошлый год квартировались, когда в колхозе картошку копали.
— Точно, — подтвердил Володя.
— Вот и говорю, спасибо. Ночью мешки поворочал, и вот скрючило, разогнуться не могу. Так уж вы подмогните добро схоронить, отберет немец. В селе, поди, все управились, а я вот…
— Это мы мигом, дед, — заторопился покрасневший Юра. — Ты только скажи, куда и как.
Карасев, кряхтя и охая, поднялся с лавки, повел ребят в омшаник. Минут через двадцать мешки с отборной пшеницей и два ведра меду были надежно спрятаны. Все завалили соломой, сверху забросали сухим навозом.
Повеселевший дед угощал разведчиков медом и салом.
Сам сидел на лавке, в сторонке.
— Ешьте, голубчики… Мои-то сынки в армии. Вернутся ли когда?.. — Дед закашлялся. — Сноха с внуком уехала, а я уж стар для дороги… Сами-то вы чем теперь занимаетесь?
Толя ответил за всех:
— Ты, дедушка, об этом не спрашивай. Врать нам тебе неохота, а правду сказать нельзя. В общем, держимся друг за друга.
— Ага… Оно хорошо, друг за дружку-то… Да я к тому спросил, что, случится, харчишками подобьетесь, так вы заходите. Пшенички сынки много заработали, и сало найдется…
Снаружи послышался грохот — в дверь били прикладами. Карасев спрятал миски с остатками угощения, охая, пошел открывать.
Распахнув дверь настежь, в избу ввалились два солдата. Оглядев углы и безоружных людей, они заорали:
— На улица! Шнель! Быстра!
Ребята, не глядя друг на друга, пошли к двери. Карасев остался.
— Хворый я, — сказал он и закашлялся.
— Молчать! — Солдат схватил старика за плечо, с силой толкнул к двери. Карасев едва успел сорвать с гвоздя полушубок.
На крыльце немцы задержались.
— Пилка, топор иметь?
— Как не иметь, — проговорил Карасев. — Нешто в доме без струмента можно?
Он скрылся в сенцах. Когда вернулся, под