бы не молится, то есть утешенья ей нет; слова не входят внутрь, она их сама не понимает, хоть бы молилась вслух, ибо молиться про себя в такое время нельзя никак, силы не на то направлены, одной оставаться куда вреднее, но говорить и слушать кого-нибудь — еще одно мученье. Вот она, как ни старается, и угрюма, и неприглядна, это видно сразу. Может ли она сказать, что с ней такое? Не может, ибо это — горести и муки духовные, названья им нету. Лучше всего (не для освобожденья, таких средств я не знаю, а чтобы все это вынести), так вот, лучше всего — заняться милостыней, добрыми делами и положиться на милость Божью, которую Он всегда даст, если на Него надеяться. Слава Ему вовеки, аминь.

14. Другие страданья — от бесов, внешние, бывают не столь часто, вот и не станем о них говорить, да они и не столь тягостны. Ведь сколько бы бесы ни делали, они, на мой взгляд, не могут так измучать и так возмутить душу; в конце концов, разумно подумать, что им не дано сделать больше, чем Господь попустит, а если разум не утрачен, все легче того, о чем мы говорили.

15. О других внутренних муках мы поговорим, когда будем толковать о разных степенях молитвы и милости Божьей. Хотя некоторые из них еще труднее перенести, чем вот эти, очень уж страдает тело, назвать испытаниями их нельзя, и мы не назовем, ибо велики милости Господни, и душа это понимает, и знает, что ничуть их не заслужила. Эти великие муки приходят, чтобы войти в седьмую обитель, вместе с другими; о некоторых я скажу, обо всех и не скажешь, и не опишешь их, ведь они другого рода, куда как выше. Если уж я об этих, очень низких родом, сумела сказать только то, что сказала, о тех я сказала бы еще меньше. Да поможет мне во всем Господь ради заслуг Своего Сына! Аминь.

ГЛАВА II

говорит о разных способах, с помощью которых Господь наш пробуждает душу. Бояться тут, наверное, нечего, хотя дело это очень возвышенное, и великая милость.

1. Так и кажется, что мы забыли про нашу голубку, а мы не забыли, ведь от этих страданий она взлетит еще выше. Поговорим же теперь о том, как обращается с ней Жених. Прежде чем совсем с нею соединиться, Он внушает ей к этому тяготение, да так тонко, что она сама того не понимает, и я не сумею описать, чтобы поняли вы, если с вами этого не было. Порывы эти столь тонки и незаметны — ведь исходят они из самой сердцевины души, — что я и не знаю, с чем их сравнить.

2. Все это совсем непохоже на то, что мы можем обрести здесь, и даже на услады, о которых я говорила. Часто сама душа ни о чем не помышляет, и не думает о Боге, а Он пробуждает ее, словно комета или гром, хотя ничего и не слышно; но она понимает, что это был зов Божий, да так хорошо, что порой, особенно — поначалу, трепещет и даже стонет, хотя у нее ничего не болит. Она чувствует, что ранена самым сладостным образом, но не понимает, кто ее ранил и как, знает только, что все это дивно и прекрасно, и не хочет исцелиться. Словами любви, даже вслух — иначе она не умеет — она жалуется Жениху, ибо знает, что Он — рядом, но не являет Себя, дабы не помешать ей. Это все нелегко, хотя и дивно, и сладостно; душа и хотела бы, чтобы этого не было, — и не может такого хотеть, и никогда не захочет, ибо отрады здесь много больше, чем в сладостном самозабвенье молитвы о покое, где скорби и труда нет.

3. Чего я только ни делаю, сестрицы, чтобы вам объяснить, как действует тут любовь, и никак не могу. Ведь вроде бы нельзя сказать, что Возлюбленный и пребывает с душой, и призывает ее столь явно, что и не усомнишься, подзывает посвистом столь пронзительным, что душа непременно его расслышит, ибо ясно, что это Жених, пребывая в седьмой обители, обращается к ней так, что пребывающие в других покоях — то бишь чувства, силы, воображение — и пошевельнуться не смеют.

О, Всемогущий мой Боже, как велики Твои тайны и как отлично все духовное от всего земного! Ведь никак не опишешь даже это, столь малое в сравнении с тем, что Ты даруешь душе.

4. Так велико действие этого дара, что душа, изнемогая от стремления к Богу, не знает, чего и просить, ибо понимает, что Бог ее — с ней. Вы спросите, чего же тогда она хочет и от чего томится, какой еще милости добивается? Не знаю; знаю только, что муки достигают самой ее глубины, когда же ранивший вырвет стрелу, ей кажется, что Он вынул и внутренности, так сильна эта любовь. Вот я думаю, можно ли сравнить Божью любовь с огнем на жаровне, от которого в душу отлетает искра, и душа чувствует сжигающий жар, не такой сильный, чтобы ее спалить, но все же такой, что при всей своей сладостности он причиняет ей боль одним прикосновением. Вроде бы это сравнение — лучше всех, какие я привела. Ведь эта приятная боль — даже и не боль — не остается в душе; порою она продолжительна, иногда же — мимолетна, это уж по воле Божьей, и ее никак не вызовешь сам, сколько ни старайся. Иногда она длится, потом проходит и возвращается, словом — не пребывает постоянно и потому не сжигает душу; искра загорится — и гаснет, а душа хочет снова испытать такое жжение.

5. Нельзя и подумать, что это происходит от нашего естества, или от меланхолии, или от дьявольского наваждения, или просто от прихоти. И сомневаться не надо, что это — от Бога, Который неизменен. Действия эти не похожи на другие благочестивые переживания, в которых можно усомниться, ибо в них много сладости чувств. Здесь же все чувства и силы трезвы и, кажется, неспособны ни усилить, ни устранить эту дивную боль.

Всякий, получивший такую милость от Господа (если это с ним было, он поймет, о чем я), пусть очень возблагодарит Его и не боится прельщения. Скорее тут надо бояться неблагодарности за столь великий дар и, по мере сил, служить Господу и жить получше; тогда