– Отлично!

…Судя по всему, это была Восточная Азия.

Залитые водой поля с ровными рядами пучков зелёных травинок и фигурки людей в тёмной одежде и конических соломенных шляпах.

Мыш и Ветка беззаботно шлёпали по водной равнине, перебрасывались фразами, иногда неосмотрительно наступали на зелёные ростки. Лёгкий, будто тюлевая занавеска, ветер летал над полями.

Невдалеке начинались окраины большого, простиравшегося до самого горизонта города с разношёрстыми – черепичными, соломенными, металлическими – крышами. Среди двух-трёхэтажных деревянных построек виднелись и довольно высокие, почти современные здания. Деловито дымили кирпичные трубы заводов, изгибались кошачьими спинами крыши пагод, недовольно гудели сигналы автомобилей.

Навстречу попалась узкогрудая тонкорукая девочка в холщовой рубахе, просторных, закатанных до колен штанах и остроконечной смешной шляпке.

Девочка, ровесница Мыша и Ветки, живо забормотала что-то высоким голосом, указывая на стебли под ногами детей.

– Что ей надо? – озадаченно спросила Ветка.

– Похоже, она недовольна, что мы давим ростки риса.

– Неудивительно. Я бы на её месте тебе вообще что-нибудь из карате прописала.

Мыш прижал руки к груди и слегка склонил голову, всем видом показывая, как ему жаль и как он извиняется, а кроме того, обещая, что они не сомнут больше ни единого рисового побега.

Девочка легко уловила смысл его пантомимы и принялась кивать в ответ.

Она попыталась что-то сказать им, но дети не поняли ни слова, и та рассмеялась, признавая поражение в попытке завязать диалог.

Она была очень милая, эта узкогрудая тонкорукая девочка-азиатка.

Затем, словно вспомнив о чём-то, вытащила из кармана горсть хлебных крошек и засвистала причудливыми переливами, оглядываясь вокруг из-под соломенного козырька шляпы.

– Интересно, что она делает? – осторожно спросила Ветка, наблюдая за девочкой.

– Если б я знал…

Издалека послышалось бодрое чириканье, и вокруг детей, теребя воздух проворными, почти неразличимыми в полёте крыльями, заметалась небольшая птаха, напоминающая нашего воробья. Птица зависла на мгновение и села на край ладони. Глаза девочки засияли восторгом.

Воробей принялся клевать хлебное крошево, не забывая при этом то и дело задорно и задиристо поглядывать вокруг.

Девочка, с любовью глядя на пташку, стала что-то вещать на своём, тоже отчасти похожем на птичий и по-птичьи же непонятном, языке.

Мыш и Ветка вежливо кивали.

Воробей неожиданно прекратил трапезу и принялся настороженно вслушиваться в окружающее пространство.

Девочка в шляпке ворковала ему что-то вежливо-приглашающее, но птица не успокаивалась.

А потом, не прошло и нескольких секунд, птаха поднялась в воздух и принялась с громким исступлённым чириканием метаться вокруг детей.

Тонкорукая смотрела на своего пернатого приятеля с удивлением и непониманием.

Из-за птичьих криков проступил низкий, идущий откуда-то с самых верхов неба, звук.

– Самолёт? – вопросительно взглянула на Мы-ша Ветка.

Тому только и оставалось, что пожать плечами.

– Похоже.

Воробей метался, крики его резали уши.

И тут волна света, чудовищно яркого и беспощадного, окатила поле, заставив воду вскипеть. Детей накрыла волна жара, гораздо более горячего, чем кипяток, смола или расплавленный металл. Крики детей, птахи слились воедино, и жар унёс все звуки.

Земля под ногами дрогнула, по рисовому полю пошли невысокие волны.

Мыш едва успел обнять Ветку и закрыть её собой.

Пепел одежды осыпался с плеч детей.

Над городом появился и принялся расти серо-солнечный, будто слепленный из горящей ваты гриб.

Волна плотного, как бетон, воздуха швырнула детей в воду.

Когда дети пришли в себя, рядом не было и следа от зелёных рисовых пучков, девочки-азиатки, воробья. Вода вокруг них исходила пузырями и паром. Над тем, что ещё недавно было городом, висело облако горячей пыли, в которую превратились дома, машины, люди, собаки, коты, аквариумные рыбки…

– Что это было? – крикнула Ветка, кривясь от боли.

Дети бросились бежать от страшного места.

Ветер гнал им вслед лёгкие хлопья, которые ещё недавно были городом…

…

Гном вытащил из-за розового куста крепко сколоченный ящик средних размеров. Покопался там и выдал детям одежду взамен сгоревшей.

– Спасибо, – прошептала сорванным голосом Ветка.

Гном оглядел мальчика и произнёс:

– Повернись.

На правой лопатке Мыша осталось выжженное изображение воробья. Клюв птицы был открыт, крылья распахнуты, словно птаха пыталась прикрыть кого-то своим крошечным телом.

– Странно, – заметил Гном. – Обычно такие следы быстро исчезают. Но в любом случае не переживайте, все ваши раны, ссадины и прочие неприятности исчезнут, едва лишь вы выйдете на сцену.

Мыш застегнул пуговицы на курточке. Ветка расчесала ему волосы.

– Откуда тут одежда? – спросил мальчик.

– Специально хранится для подобных случаев, – сказал Гном и, во избежание дальнейших вопросов, поторопил: – Всё-всё, на сцену! Надо продолжать спектакль.

…

– На каменных мостовых и стенах Хиросимы и Нагасаки до сих пор можно увидеть тени, оставшиеся от людей, испепелённых ядерным взрывом, – рассказывал вечером Альберт в часовой комнате.

Уютно ходил взад-вперёд тяжёлый маятник. Сопела вересковая трубка в руке режиссёра.

– Японцы называют их своей самой большой ценностью, – он задумчиво выдохнул облако густого, пахнущего вишней дыма. – По-хорошему, ты тоже мог бы стать большой японской ценностью. Но, боюсь, тебе никто б не поверил.

* * *

– И как же ты жила после того, как сбежала из дома? – спросил Мыш, глядя, как Ветка встаёт на мостик из положения стоя, а потом возвращается обратно.