Сестра родилась очень болезненной и слабой и уж, конечно, ни в чём не была виновата.

Вот тут, в атмосфере психоза, отчима и прорвало. Он орал, что я бесчувственная дрянь и никого не люблю, что никакого Деда Мороза не существует и никогда не существовало. Что все подарки, которые я находила под ёлкой утром первого января, они покупали заранее. Что мама загодя выпытывала у меня, чего я попрошу у Деда Мороза, и они сбивались с ног, но находили всё, что я загадала. А в этот раз забыли. Сошли с ума от криков сестры, бессонницы, работы, пелёнок, несварения, памперсов, отрыжек, вялой моторики… И забыли. А Деда Мороза нет и никогда не было.

Я чувствовала себя, как будто меня избили, отхлестали по лицу. Зарыдала, убежала в свою комнату, забилась под кровать.

Меня выманивали оттуда всё первое января. Я вылезла только к вечеру. Сделала вид, что простила их. Но нет, – Ветка покачала головой, – никого не простила. Просто сделала вид. А по весне убежала из дома.

Моталась по каким-то диким местам, наркоманским притонам, сектантским ночлежкам, сквотам, складам, заброшкам… Много чего было. И всё из-за того, что Деда Мороза не существует. Как тебе? Видишь, какая я? Всё ещё хочешь с таким человеком водиться? От меня всего можно ожидать…

Мыш глядел на падающий снег, город, словно бы нарисованный импрессионистами, реку, низкое небо.

– Ну и что с того, что Деда Мороза не существует? Подумаешь… Зато теперь у тебя есть Засценье, а это гораздо круче любого Деда Мороза. Нет?

Ветка улыбнулась и «боднула» его лбом в плечо.

– Умеешь убедить.

* * *

Как это часто бывало после спектаклей, Ветка долго ворочалась, вздыхала, сопела. Эмоции, принесённые из-за сцены, бродили в ней, как молодое вино, кружили голову. Уснуть было совершенно невозможно. Она скинула одеяло, поставила ноги на холодный пол.

– Не спится? – спросил Мыш, который тоже не мог уснуть.

Ветка пошлёпала ногами по половицам.

– Никак. Мышик, расскажи что-нибудь.

– Хорошее?

– Конечно. О плохом я и сама много знаю.

Мыш закрыл глаза.

– Тогда я расскажу про отца.

– Ага.

Девочка улеглась и приготовилась слушать.

– У нас с отцом была байдарка. Надувная, трёхместная…

– Разве бывают надувные байдарки?

– Бывают. Очень удобная вещь. Весила всего килограмм двенадцать. Это вместе с вёслами и насосом. «Плотва» называлась. Она и похожа была на плотвичку. Длинная, узкая, остроносая. Надували обычным насосом-«лягушкой» за двадцать минут. После того как мама нас бросила, третье место в лодке пустовало, и мы пристраивали туда палатку и продукты.

– А «пенки»?

– «Пенки» клали под сиденья. Чтобы не простыть, да и вообще удобно. По Москве-реке ходили, Клязьме, Воре. На Шерну выбирались. В Подмосковье очень хорошие реки. Какие-то домашние, уютные. Ты никогда не ходила?

– Нет, не пришлось как-то.

– Мне очень нравились вылазки на реку. Особенно ночные, хоть отец и недолюбливал такие заплывы. Ведь ночью не всякое препятствие разглядишь. На подмосковных реках, конечно, ни порогов, ни водопадов не бывает, но всякие «интересности» случаются. То заторы, то поваленные деревья, то мосты-однодневки, низкие, узкие, от ледохода до ледохода стоят. Проплыть, конечно, можно, но иногда приходилось вылезать, пустую лодку под мостом проталкивать и только потом сверху садиться.

Однажды очень неприятный, даже жутковатый случай был. Шли ночью по Шерне, проплывали под ивой, она как арка над водой нагибалась. И как мы только умудрились заметить, что там кто-то леску с крючками к ветке привязал?! Случайно фонарь включили, папа видит, у него по плечу леска с крючками ползёт. Наживка на них какая-то, мясо или кусочки рыбы. Просто повезло, что ни один крючок не впился, ни в отца, ни в меня. После этого случая под деревьями старались не плавать.

– Мать моя женщина! Ужас какой! – передёрнулась Ветка, представив цепь хищных рыболовных крючков.

– До сих пор вспоминать страшно! – согласился Мыш. – Но зато знала бы ты, как здорово ночью в лодке! Вдали от городов, в глуши небо чёрное-чёрное и звёзд просто несметное количество. Чем дольше смотришь, тем больше их видишь. Там спутники видны, представляешь? И вот я плыву по чёрной воде, у меня звёзды внизу, звёзды вверху, и сам я будто бы уже где-то в космосе… «И звезда с звездою говорит». Река качает лодку и меня вместе с ней, мягко, как-то очень по-матерински. Тепло, уютно, безопасно. И так я был благодарен этой ночи, реке, звёздам, отцу… что даже плакал иногда. Молчал и плакал от благодарности. Отец не видел. Ночь же, темно.

Плывём, лежу, смотрю в небо. Звёзд, как снежинок в снегопад. Шерна очень извилистая река, звёзды кружатся, кружатся… Отец гребёт тихо, почти бесшумно. И такое чувство безопасности… Хоть и помню о крючках, заторах, а всё равно огромное ощущение безопасности. Никогда такого не чувствовал, даже когда в своей постели засыпал. Казалось бы, река, всякое может случиться, а всё равно, здесь отец, папа, и я ничего не боюсь.

Звёзды плывут, спутники, самолёты, деревья над водой нависают, тёмные, неподвижные… Птицы ночные вскрикивают. Дымом тянет от дальнего костра, запах спокойный, домашний.

Закрываю глаза, засыпаю. Не чувствую, как лодка упирается в берег, как отец разжигает костёр, ставит палатку, как переносит меня, укрывает и целует в лоб. Ничего этого не чувствую.

Помню, как просыпаюсь утром. В палатке жара страшная, и я, высунув от жажды язык, иду искать воду. Отец смеётся надо мной, суёт бутылку минералки, которая провела ночь в траве и оттого прохладная и колючая, как новогодняя ёлка.

В котелке на газовой горелке булькает кипяток. Отец заваривает мне «Доширак» или «Роллтон», которыми в обычной жизни не разрешает питаться, потому что мусорная, вредная пища, но здесь можно. Я умываюсь в реке, смотрю, как плавают у мелкого песчаного дна мальки, возвращаюсь к палатке, ем лапшу пополам с тушёнкой, безумно вкусно. Утреннее солнце жжёт кожу, словно у меня по сотне маленьких когтистых птиц на каждом плече. Мою посуду в реке, мальки склёвывают остатки лапши. Вода холодная, бодрит, солнце бьётся на мелкой волне, всё обещает прекрасный день. Стою над рекой, гляжу на отражения облаков, прозрачный утренний месяц. Кажется, что наступило бесконечное счастье и дальше будут только облака, солнце, месяц, река и отец. И даже гадюки, которых иногда случалось видеть в траве, не могли потревожить моего счастья, оно было вечным, как земля и небо.