Она не боялась задеть его своим вопросом, заведомо зная, что сообщит явно не новость. Так и получилось: Ларичев усмехнулся, утвердительно кивнув.

— Знаю, конечно. А еще бирюком. А кое-кто даже, подражая Храброму портняжке, называет людоедом. Ты, как я заметил, не слишком положительно на это реагируешь, да, Иннуль? Не бери в голову. Я лично вообще не придаю никакого значения чужим словам. Чего обижаться попусту? Тем более что со стороны я ведь и в самом деле выгляжу далеко не милым котом Леопольдом. Так что можно сказать, что в каждом данном человеку прозвище скрывается доля правды.

— И даже в «людоеде»? — хитро прищурившись, осведомилась Инна.

— Нет, не думаю, — рассмеялся он. — С этим Храбрый портняжка явно пересолил.

— К слову сказать, а почему наш участковый Храбрый портняжка?

— А как его еще было назвать, взъерошенного, задиристого? — пожал плечами Вадим. — Мы эти прозвища дали друг другу в госпитале. Валерка там с утра пораньше прохода никому не давал — ни больным, ни сестричкам. Задирал всех, кого и как получится. Вот я, наблюдая за ним, и прозвал его так в ответ на «людоеда». А на меня Зорин так взъелся, думаю, из-за Ларки, потому что с ней заигрывал поначалу. Потом понял, что его ухаживания бесполезны, и обвинил во всем меня.

— Выходит, Валера ее тоже любил?

— Этого, Иннуль, я точно сказать не могу, об этом только он сам знает.

— Но ведь смотри, до сих пор не женился.

— О, Иннуль, тут, скорее всего, совсем другая история. Валерка еще со школы был серьезно влюблен в одну девушку, которая была не местной, городской. Как ее звали, даже и не помню. Я в Боровом тогда уже не жил, а лишь изредка появлялся короткими наездами. Но мне и то запомнилось, как он по выходным ездил к ней с утра с цветами. Не с букетом, а буквально с охапкой, чтобы завалить перед ее дверью всю лестничную площадку. А уж когда она сюда однажды приехала… Выходила из автобуса, Валерка разве что пиджак свой ей под ноги не постелил. В общем, обожал ее до щенячьего визга.

— Так чего же тогда расстались?

— В подробностях не знаю, но краем уха слышал, будто у них все уже к свадьбе шло, когда Зорин вдруг случайно узнал, что его любимая беременна от другого, от женатого «папика» лет пятидесяти. Причем встречалась с ним только в городе, параллельно, несколько лет. Вот тогда-то свадьба и расстроилась. Валерка, говорят, явился к ней и избил страшно. Но дело замяли, мать ему помогла. У нее после мужа большие связи в городе оставались. А сама она, женщина властная, целеустремленная, умела добиться своего. И тут добилась. Правда, Валерка после этого в армию загремел, хотя у него была отсрочка, но это в сравнении с остальным уже мелочь. Вот, в общем-то, и все, что я знаю, Иннуль. Валерка после этого пустился во все тяжкие, ни одной юбки мимо не пропускал. Позже уже остепенился, через несколько лет после армии.

— Надо же! — удивилась Инна. — Никогда бы не подумала, глядя на нашего зубоскала, что он пережил такую драму.

— Так ведь душа человека — не лицо, Иннуль, в нее не заглянешь. Кто знает, что у него за этим зубоскальством скрывается, может, до сих пор ее любит, да не может простить. Поступила та девица с ним, конечно же, очень подло. Хотя и он в долгу не остался…

— И что избить кого-то может, тем более женщину, тоже никогда бы не подумала, — призналась Инна.

— Наверное, любой может, если его хорошенько из себя вывести. А Валерка еще и на мать потом руку поднял. До того она его держала в ежовых рукавицах, чуть что не так — быстро ставила на место, а тут вдруг вышла река из берегов. Впрочем, было с чего. По слухам, после всего случившегося властная родительница пристала к сыну с требованием все-таки жениться на той девушке, потому что свадьба сулила большие выгоды. «Папик» был очень влиятельным человеком и, желая устроить судьбу своей любовницы, был готов обеспечить Валерке очень даже неплохую карьеру. Зорин же в ответ на такое требование матери просто взбесился. А в поселке ведь ничего не скроешь… Но хватит об этом, что-то я с тобой рассплетничался, — прервал сам себя Вадим. — Не люблю таких разговоров, а сейчас, как видно, хмель еще из головы не вышел, вот язык и развязался. Между прочим, у нас с тобой кофе уже остыл, придется новый варить. Жду тебя на кухне.

Вадим вышел, и Инна поднялась с постели. Подошла к зеркалу, расправила волосы. Из зеркала на нее смотрела молодая женщина со слегка осунувшимся, но, чего греха таить, очень даже красивым лицом. И Инна с горькой усмешкой спросила у своего отражения:

— Ну что, пойдем теперь кофе пить… Лариса?

На том и закончились сыпавшиеся в эти выходные как из рога изобилия события. А следом закончились и сами выходные, после которых наступили привычные, хотя тоже не слишком однообразные рабочие будни.

Прошел понедельник, миновал вторник. А в среду вечером Инне в очередной раз позвонила мама.

— Ты не занята? Можешь говорить? — спросила она у дочери с какой-то необычной интонацией в голосе.

Инна была уже дома, с Вадимом на кухне.

— Могу. Что-то случилось, мамуль?

— Ты только отнесись к этому спокойнее, ведь все к тому и шло.

— К чему? — Начиная догадываться, Инна почувствовала, что меняется в лице.

— Юра умер. От передозировки. Доченька, ты меня слышишь? Милая моя!

Инна слышала. Но кусала губы, не в силах говорить. Лишь по дыханию в трубке мама поняла, что можно сообщить и остальную информацию.

— Ты не приезжай, моя хорошая, мы его уже похоронили. Я специально не позвонила тебе сразу, как только его нашли. Незачем тебе было приезжать, у вас ведь все давно было кончено.

— Пока, мам… — только и смогла выдавить из себя Инна, прежде чем отключила телефон.

Да, все давно было кончено. Но ведь когда-то было! И не могло пройти бесследно. Ни первые свидания, ни первые поцелуи при луне, ни свадьба и такое счастливое начало семейной жизни. И вот теперь ее Юрки, доброго и заботливого прежде мужа, слабовольного дурачка, собственными руками загубившего свою жизнь, больше нет на свете…

Спрятав лицо в ладонях, Инна опустилась на стоящий возле стола стул, не в силах ни опомниться, ни заплакать. Горло перемкнуло судорогой. Пододвинув еще один стул, Вадим сел рядом с ней и обнял:

— Иннуль…

И — ни слова больше. Лишь слегка покачивал ее, нежно касаясь щекой ее волос. И от этого покачивания, как и от тепла его рук, Инну в конце концов отпустило. Прекратилась бьющая тело мелкая дрожь, невидимая рука, судорожно перехватившая горло, разжалась, позволив наконец-то глубоко, с надрывом вздохнуть.

— Ну вот и хорошо, Иннуль, — продолжая обнимать, тихо сказал ей на ухо Вадим. Как пловец, однажды уже тонувший, другому, только что спасенному, вытащенному из воды.

Не в силах говорить, Инна благодарно прижалась к мужчине. К тому единственному, которому без стеснения могла показать свою боль. Потому что только он мог все понять. И поддержать, не совершив ни единого случайного прикосновения к кровоточащей в душе ране.