«Я тогда вся покрылась испариной – мне нужна пятерка! Если бы я не поступила, конечно, это не было бы смертельно. Но мать, которую я обожала, несмотря на все ее причуды и строгость, обязательно отправила бы меня на год сидеть где-нибудь в полуподвале, в одной из этих ужасных серых контор, так похожих на мертвецкие.

Но самое ужасное – это был цепенящий страх перед снисходительной улыбкой матери, преследующий меня с самого детства. Почему БЫЛ? Он всегда со мной, даже сейчас».

Машин, которые обычно часами недвижимо стояли здесь в пробке, сейчас не было. Все разом куда-то пропали. Она пошла пешком до «Баррикадной», мимо серой монолитной заводской ограды, похожей на тюремную стену.

В эти дни молодые мужчины, не привыкшие пить водку в жару, начали пить запойно. Прямо рядом с ней началась беспричинная драка троих взлохмаченных, очумелых мужчин с багровыми лицами.

Она шарахнулась от них в сторону. И пошла в тень дворов на Тишинке. Дальше мимо прохладного костела, вышла к зоопарку. Ей захотелось посмотреть на белого медведя. «Бедняга, вот кто должен страдать больше всех!»

На скамейке у клетки со львами сидел понурый, совсем дряхлый старик. Его лицо показалось ей знакомым. Она едва узнала его.

«Неужели Стефан Иванович?! Совсем сдал от этой жары».

– Вы знаете, люблю я приходить сюда один. Двести метров и подземный переход. Хотя почему один?!

Ах эти львицы! Уж эти львицы. Будьте уверены, они бы и самого льва сожрали. В первую очередь его бы и сожрали. Но на то лев и создан Творцом сильнее львиц, чтобы при случае, по загривку иную львицу махнуть.

Да! К слову, а для чего ему грива дана? Не задумывались? Право же, конечно, не для того, чтобы овечек ловчее было ловить. – Он с нежностью улыбнулся, видимо вспомнив Мадам, и продолжал: – А для того и дана – на львиц страх наводить. Это замечательно, как феминистки, впрочем, почему только феминистки, вообще все современные женщины не выносят одного вида бородатых мужчин. Что только не придумывают, чтобы обрить несчастного мужчину.

Человеческий прайд другой – женщины страшнее, чем львицы. Как-то, когда греческие менады устраивали в лесу свои вакханалии, сын одной из них надел шкуру льва, чтобы помешать им. Так что вы думаете? Они, вакханки оторвали ему голову, и мать сама поднесла голову родного сына как жертву Дионису. Впрочем, все это может оказаться чистой воды вымыслом. Вымыслы, домыслы, помыслы, промыслы.

Ирина оглянулась по сторонам.

– Странно. Здесь так пусто. Невозможно представить, что кто-то в эту пору должен быть на работе.

– Причем каждый день! – согласился Стефан Иванович. – Кто-то должен продолжать жить своей маленькой удушливой жизнью. Каждый день, несмотря ни на какие стихийные бедствия, изнурения, рутину.

– Овцы!

Он тихо улыбнулся:

– Что вы! Напротив, львы. Точнее, львицы, все львицы, несмотря на гендерные отличия. Самые настоящие львицы. Тут главное – жрать надо! Детей кормить. За жизнь сражаются. Вы их за это презираете? Не надо! Когда у кого-то одна цель – выжить, за это не надо презирать. – Стефан Иванович кашлянул и протер запотевшую лысину тонким шелковым платком. – Мне кажется, вас что-то мучает, гнетет.

Ирина задумчиво повторила за ним:

– Одна цель – выжить.

– Это трудно. Но каждый выживает по-своему. Кому-то для этого надо тащиться в раскаленной электричке на работу, а ночью терпеть пьяного мужа или жену-дуру. – Он слабо улыбнулся. – Неизвестно, что хуже. А кому-то для того, чтобы выжить, надо убить. Гиена бежит сотни миль по саванне, чтобы потом вцепиться клыками в горло жертвы, а львица терпеливо выжидает в засаде, а потом вдруг прыгает на острые как бритва рога антилопы. Чтобы жить, надо убивать. Не буду говорить, где это было написано: «Каждому свое». Такую же табличку нужно повесить на выходе из роддома. Все за все должны платить. – Стефан Иванович глубоко вздохнул. – Неужели я настоящий и действительно смерть придет… Помните!

«Опять о смерти. Опять убивать! Они что, все сговорились?» Ирина поднялась, спина и ягодицы были мокрые от пота. Она тихо произнесла:

– И никак нельзя иначе.

– Есть только одни высшие существа вне всего этого.

– Кто это?

– О! В детстве мы знали этих высших существ, этих сверхчеловеков, этих Героев – наших родителей. Каждый из нас встречался с ними, но должен был потом забыть. Должен был. Только в детстве мы видели их такими, какими потом они больше никогда не были. Но память о них бессознательно присутствует с нами всегда. Только большинство лишь «думают» об умерших, а вот первобытный человек, вспоминая, например, свою умершую мать, видел ее дух наяву. Вы тосковали в юности?

– Да.

– В юности тоска особенно остра, сильнее, чем в зрелом возрасте. Это тоска от нереализованности преизбыточных жизненных сил и неуверенности, что удастся когда-нибудь вполне реализовать их. И есть всегда несоответствие между надеждами и настоящим, уже полным разочарований и страданий. Всегда есть тоска из-за невозможности смириться со временем. В обращенности к будущему тоже есть своя тоска. Ведь будущее всегда в конце концов приносит смерть. Неизбежно. И это не может не вызывать тоски. В зрелом возрасте такая тоска наваливается в сумерки. Сумерки обостряют тоску по вечности. В сумерках большого города скрыта безнадежность человеческой жизни. Но возникновение тоски – это уже начало спасения от страданий.

– Я собираюсь к вам на дачу… К вашей жене. Все никак не соберусь.

Стефан Иванович закрыл глаза и, не открывая их, попросил:

– Соберитесь! Я знаю, в последнее время вы сильно встревожены. Скажу вам одно: человеческий дух вне времени и пространства и потому легко может вспоминать как бывшее, так и будущее. Иногда у человека в жизни обостряется память будущего. И тогда он во сне или даже наяву запоминает будущее и потом, конечно, легко вспоминает его… Прощайте… Пожалуйста, передайте моей девочке, чтобы она не переживала из-за меня. Мне сейчас хорошо. Сейчас…

Ирина шла по улице, с трудом вдыхая ржавый воздух. «Слава богу, наконец-то дома. Ясень за окном замер, словно окаменел. На ветке птица. Сунула голову под крыло. Чистится. Может, когда-нибудь в далеком будущем жара спадет.

Муха вон летает, звенит воздушным шариком. То дальше, то ближе. Опять телефон. А я мух ловлю. Нет, это звонят в дверь».

Николай Андреевич, стоя в дверях, своими короткими пальцами нарисовал какой-то узор в воздухе перед собой. Ирина указала ему на кресло. Он, вежливо улыбаясь, прошел. Но не успел уютно устроиться в нем, как Ирина встала перед ним, широко расставив ноги, скрестив руки на груди, и решительно заявила:

– Вы работали на Аллу!

– Работал? Скажем так, у нас было совпадение интересов.

– Она платила вам?

– Ну, вы знаете: фрустрация, идентификация, фиксация и реализация – где мое Я, в конце концов. Я имею в виду, зонтик без дождя вы открывать не стали бы!?