Она лукаво смотрела на него, ожидая ответа на то, чтосказала, но он не слышал ее. Она тряхнула головой и села. Он начал собиратьсвои принадлежности, которые валялись на земле, и складывать их в мешок. Онапосмотрела вверх на дерево, а потом, когда случайно взглянула вниз и увиделаего руки, трясущиеся, напряженные и тяжелые, как у эпилептика, услышала егоглубокое и частое дыхание, поняла, что за испытание досталось нынче этомупарню.

– Ты слышал, что я сказала?

– Нет. А что?

– Я думала, что умру. Я хотела умереть. И я подумала:если мне суждено умереть, я хочу умереть вместе с тобой. С таким, как ты, такимже молодым. За последний год я видела столько смертей, что мне уже не былострашно. Конечно, сейчас я не была такой смелой. Я подумала про себя: у насесть эта вилла, эта трава, нам надо бы лечь на нее, обнявшись, перед смертью. Яхотела дотронуться до твоей ключицы, которая похожа на жесткое крыло под кожей.Я хотела прикоснуться к ней пальцами. Мне всегда нравилась смуглая кожа, цветомпохожая на реки или горы, или на карие глаза Сюзанны – знаешь такой цветок? Тыих когда-нибудь видел? Кип, я так устала и хочу спать. Я хочу уснуть под этимдеревом, положив голову тебе на плечо, прислонившись к твоей ключице, простохочу закрыть глаза и не думать ни о ком, хочу забраться на дерево, устроитьсятам в укромном местечке и уснуть. Какой ты умный, Кип! Догадался, какой проводнадо перерезать! Как тебе это удалось? Ты все повторял: я не знаю, я не знаю, аведь догадался. Да? Не дергайся, ты должен быть моей постелью, дай мнесвернуться вокруг тебя, как будто ты мой добрый дедушка, мне нравится это слово«свернуться», такое спокойное слово, оно не спешит…

Он лежал с ней под деревом, почти не шевелясь, глядя вверхна ветку. Она прислонилась ртом к его рубашке. Он слышал ее глубокое дыхание.Когда он обнял ее за плечи, она уже почти спала, но ухватилась за его руку.Посмотрев вниз, он заметил у нее в руке обрывок провода, должно быть, она опятьподобрала его.

Ее дыхание было живым, а тело – таким легким, словно онадолжна была получить всю тяжесть от него. Сколько он сможет так лежать –неподвижно и не имея возможности заняться делом? Но нужно было оставатьсянеподвижным, как тогда, когда он спал у подножия статуй, в те месяцы, когдасоюзники продвигались по побережью, отвоевывая каждый город-крепость, и все онистали для солдат одинаковыми; везде похожие узкие улочки, которые превратилисьв сточные канавы для крови, так что он думал: если поскользнется и упадет, тоего подхватит этим красным потоком и понесет по склону на скалу, а потом – вдолину… Каждый вечер он входил в отвоеванную церковь и выбирал статую, котораяна эту ночь становилась его ангелом-хранителем. Он доверял теперь только этойсемье из камней, придвигаясь к ним в темноте как можно ближе, к статуескорбящего ангела, бедро которого было выточено в совершенстве женских форм иказалось таким мягким. Он клал голову на колени одному из таких созданий изасыпал, забывая о тревогах и страданиях.

Вдруг она пошевелилась и сильнее налегла на него телом. Идыхание стало глубже, словно звук виолончели. Он наблюдал за ее спящим лицом. Унего еще не прошло раздражение из-за того, что девушка осталась с ним, когда онобезвреживал мину, как будто он был теперь у нее в долгу, и это заставлялочувствовать ответственность за нее, хотя сейчас все уже прошло. Как будто то,что она осталась, могло повлиять на успешное обезвреживание мины.

Он смотрел на себя сейчас как бы со стороны, словно на однойиз картин, которую видел где-то в прошлом году. Этакая беззаботная парочка вполе. Сколько раз он встречал таких людей, лениво спящих, не думающих о работеи опасностях, которые могут их подстерегать в этом мире. Он заметил елезаметное движение губ Ханы; брови поднялись, как будто она спорит с кем-то восне. Он отвел взгляд и посмотрел вверх, на дерево и на небо в белых облаках. Еерука крепко держалась за него, как глина, которая прилипала к нему на берегуреки Моро, когда он вцеплялся в мокрую грязь, чтобы не свалиться в стремительныйводный поток.

Если бы он был героем с картины, у него было бы основаниепотребовать время для сна. Но даже она сказала о смуглости его кожи, темной,как горная скала или как мутная вода бушующих рек.

И он почувствовал, что его задели эти наивные слова Ханы.Успешное разминирование очередной хитроумной бомбы означало новый шаг на пути кразгадке неясного, вооружало саперов методами работы с новыми типами бомб. Радитаких случаев приглашались мудрые опытные белые специалисты, которые пожималидруг другу руки, признавали результаты и, прихрамывая, возвращались в своеуединение. А он оставался, потому что был профессионалом. Лавры доставались неему, потому что он был иностранцем, сикхом. Да они и не были нужны ему. Егоединственной мишенью для контактов, человеческих и личных, был враг, которыйизобрел, сделал, установил эту мину и ушел, заметая за собой следы веткой.

Почему он не может заснуть? Почему он не может повернуться кдевушке и перестать думать, что весь мир горит в огне? На картине в его воображенииполе должно быть объято пламенем. Как-то в 1944 году он наблюдал в бинокль засапером, входящим в заминированный дом. Он увидел, как тот смахнул с края столакоробку спичек и мгновенно превратился в огненный столб, за полсекунды до того,как услышал звук взрыва. Это было, словно молния! Как он мог доверять дажеэтому уже безвредному куску проволоки, обмотанному вокруг руки девушки? Илилегким переливам ее дыхания, глубокого, словно камни в реке?

Она проснулась оттого, что гусеница заползла по воротнику ееплатья на щеку. Она открыла глаза и увидела его, склонившегося над ней. Недотрагиваясь до ее лица, он взял гусеницу и положил в траву. Хана заметила, чтоон уже собрал свои вещи. Он отодвинулся и сел, прислонившись к дереву,наблюдая, как она медленно перевернулась на спину и потом потянулась,задерживая этот момент так долго, как могла. Вероятно, был день. Солнце стояловысоко. Она откинула назад голову и посмотрела на него.

– Я думала, что ты крепко держал меня.

– Я так и делал, пока ты не отодвинулась.

– И сколько ты меня так держал?

– Пока ты не пошевелилась, пока тебе не захотелосьпошевелиться.

– Надеюсь, я не воспользовалась ситуацией, не так ли? –И добавила, заметив, что он смущается: – Шучу. Пойдем в дом?

– Да, пожалуй, я голоден.

Она с трудом встала, покачиваясь от яркого солнца, отслабости в ногах. Она не помнила, сколько они здесь пробыли. Осталось лишьощущение, как легко и хорошо ей было.

Караваджо раздобыл где-то граммофон, и решили устроитьвечеринку в комнате английского пациента.

– Я буду учить тебя танцевать, Хана. Не тому, что знаеттвой молодой приятель. Я видел такие танцы, на которые смотреть и не хотелось.Но эта песня «Как долго это продолжается» – одна из лучших, потому что мелодиявступления безупречнее, чем сама песня. И только великие джазмены понимали это.Мы можем устроить вечеринку на террасе, что позволит нам пригласить на нее нашусобаку, или лучше вторгнуться в покои англичанина и устроить вечеринку у него вспальне. Твоему юному другу, который в рот не берет спиртного, удалосьраздобыть вчера в Сан-Доменико несколько бутылок вина. Нам только не хваталомузыки. Дай мне руку. Нет, подожди. Сначала надо расписать мелом пол ипотренироваться. Три основных шага – раз, два, три, – а теперь давай мне руку…Да что с тобой сегодня?