Во время ланча Караваджо мельком бросает взгляд на то, чтолежит у сикха в узелке. Возможно, есть на свете какое-нибудь редкое животное,которое ест ту же пищу и так же, как и он, правой рукой отправляет еду себе врот. Ножом молодой военный пользуется только для того, чтобы разрезать луковицуили фрукт.

* * *

Двое мужчин берут тележку и отправляются в деревню, чтобыраздобыть мешок муки. Саперу надо к тому же отправить в штаб в Сан-Доменикокарты разминированной местности. Не желая расспрашивать друг о друге, ониразговаривают о Хане. Далеко не сразу Караваджо признается в том, что знал Хануеще до войны.

– В Канаде?

– Да, это было там.

Они проходят вдоль костров по обочинам дороги, и Караваджопереводит разговор па другую тему. Солдата все зовут Кип: «Найдите Кипа»,«Сейчас здесь будет Кип». Забавным образом это прозвище пристало к нему. Когдаон проходил обучение в Англии в саперном батальоне, на первом его отчете оразминировании было масляное пятно, и офицер воскликнул: «Это еще что? Жир откопченой селедки?», и все засмеялись[32]. Он понятия не имел, что такое копченаяселедка, но с этим уже ничего нельзя было поделать, и через неделю егонастоящее имя, Кирпал Сингх, было забыто. Он не сердился. Лорду Суффолку и всейкоманде нравилось так называть его, а ему это нравилось больше, чем когдаангличане называют всех по фамилии.

В то лето у английского пациента был слуховой аппарат, такчто он слышал все, что происходило в доме. Янтарная раковина, вставленная в егоухо, передавала все случайные шумы – скрежет стула по полу в коридоре, стуккогтей собаки за дверью, а когда он подкручивал регулятор звука, можно былодаже услышать дыхание пса или крик сапера на террасе. Так английский пациент узнало присутствии сапера на вилле, еще не видя его, хотя Хана старалась, как могла,оттянуть момент их встречи, зная, что они могут не понравиться друг другу.

Но однажды, войдя в комнату английского пациента, онаувидела там сапера. Он стоял у изножия кровати, руки на автомате, перекинутомза плечи. Ей не понравилось это небрежное обращение с автоматом, ленивыйповорот его тела, когда она вошла, как будто оно было осью колеса, как будтоавтомат был пришит к его плечам, предплечьям и загорелым узким запястьям.

Англичанин повернулся к ней и сказал:

– А мы отлично поладили!

Ее раздражало, что сапер вторгся в ее владения, что,казалось, он всюду преследовал ее. Кип, зная по рассказам Караваджо, чтоангличанин разбирается в оружии, начал обсуждать с ним проблемы разминирования.Пациент оказался богатым источником знаний об оружии союзников и противника.Ему было известно не только о нелепых взрывателях итальянских мин, но и многоедругое, например, подробная топография этого района Тосканы. Вскоре они уженабрасывали на листке бумаги чертежи бомб, обсуждая их особенности и действие.

– В итальянских минах взрыватели установленывертикально и совсем не обязательно в хвосте.

– Да, но это еще зависит и от того, где их делают. Еслив Неаполе, то так оно и есть, а в Риме мины делают уже по немецкой технологии.Конечно, в Неаполе, еще в пятнадцатом веке…

Это означало, что сейчас пациент опять унесется в прошлое ибудет долго объяснять исторические корни событий, но молодой солдат не привыкпросто молчать и слушать. Он нетерпеливо перебивал англичанина, когда тот делалпаузы, чтобы отдохнуть и собраться с мыслями для нового витка. Солдат откинулголову назад и посмотрел в потолок.

– Нам следует сделать гамак, – задумчиво сказал саперХане, когда та вошла, – и пронести его по всему дому.

Она посмотрела на них, пожала плечами и вышла из комнаты.

Когда Караваджо наткнулся на нее в коридоре, она улыбалась.Они постояли немного, прислушиваясь к разговору за дверью.

– Я говорил вам о том, что думаю по поводу восхваленияВергилием[33] человека, Кип? Позвольте мне…

– У вас работает слуховой аппарат?

– Что?

– Включите его…

– Мне кажется, он нашел друга, – сказала она Караваджо.

* * *

Она выходит во двор, на солнце. Днем в водопровод подаютводу, и в течение двадцати минут из кранов в фонтане льется вода. Хана снимаеттуфли, влезает в сухой резервуар фонтана и ждет.

Кругом стоит запах скошенной травы. В воздухе роятся мухи,натыкаясь на нее, как на стену, и быстро беззаботно отскакивают. Подняв головуи посмотрев под верхнюю чашу фонтана, в тени которой она сидит, она замечаетскопление водяных пауков. Ей нравится сидеть здесь, в этой каменной колыбели,вдыхать прохладный густой запах из наливного отверстия, словно из подвала,который открыли впервые после зимы, а снаружи висит жара. Она стряхивает пыль срук, босых ног, туфель и потягивается.

Слишком много мужчин в доме. Она дотрагивается губами дообнаженной руки выше плеча и чувствует запах своей кожи, знакомый запах. Свойвкус и аромат. Она помнит, когда впервые ощутила его, где-то в подростковомвозрасте – она скорее вспомнит место, чем время, – когда она присасываласьгубами к собственному предплечью, чтобы научиться целоваться, или обнюхивалазапястья, или склонялась к бедру, стараясь вдохнуть свои запахи. Она складывалаладони вместе и делала туда выдох, чтобы потом ощутить ароматы своего дыхания.Она потерла ступнями пестрое дно фонтана. Сапер рассказывал ей, как в перерывахмежду боями ему приходилось спать возле скульптур. Он помнил одну из них,показавшуюся ему красивой, – скорбящего ангела, в котором можно было обнаружитьи мужские, и женские черты. Он лежал под ней, глядя на нее, и впервые за всевремя войны почувствовал умиротворение и покой.

Она вдыхает затхлый запах влажного камня.

Как умирал ее отец? Боролся ли он за жизнь или умер тихо?Лежал ли он на кровати, как английский пациент, важно распростершийся на своемложе? Кто ухаживал за ним? Чужой или близкий? Чаще чужой человек может сделатьнамного больше, чем близкий, – словно, попадая в руки незнакомого человека, выобнаруживаете зеркало вашего выбора. В отличие от сапера, ее отец не былприспособлен к жизни. Разговаривая, он так смущался, что проглатывал некоторыеслова. Ее мать жаловалась, что в любых предложениях Патрика всегда терялись дваили три решающих слова. Но Хане это в нем нравилось. В нем не было духафеодала. В нем была неопределенность, нерешительность, что придавало емусвоеобразное очарование. Он был не похож на других. Даже у английского пациентаиногда проявлялись повадки феодала. А ее отец был голодным призраком, которомунравилось, что вокруг него уверенные, даже грубые люди.

Шел ли он навстречу смерти с тем смутным ощущением, что онздесь случайно? Или был в бешенстве? Хотя это совсем не похоже на него – извсех, кого она знала, он вообще меньше всех был способен на ярость. Онненавидел споры и выходил из комнаты, когда кто-то нелестно отзывался оРузвельте[34] или Тиме Баке[35] либо восхвалял некоторых мэров Торонто. За всю своюжизнь он не пытался никого переубедить, просто воспринимая и отмечая события, которыепроисходили вокруг него. Вот и все. Любой роман – это зеркало, скользящее вдольдороги. Она прочла это в одной из книг, которые рекомендовал английскийпациент, и именно так она вспоминала своего отца, когда пыталась собрать впамяти отдельные отрывочные воспоминания о нем: как он остановил машину вполночь под мостом в Торонто, севернее Поттери Роуд, и рассказал ей, чтоскворцам и голубям здесь очень неуютно и они ссорятся по ночам, ибо не могутподелить стропила. И они стояли там некоторое время, задрав головы вверх,прислушиваясь к птичьему гомону и сонному щебетанью.