столько лун — притом, что все врачи твердят им обратное, а симптомов и вовсе нет?

— Что вы хотите этим сказать?

Эта тварь с ними как-то связана — вот что Грызи хочет сказать. Паутина, угу. И взгляды, взгляды семейки, прикованные к семейной реликвии. Жадно подмечающие — чего пушистая реликвия хочет.

Морковка с трудом, но осмысливает.

— Может быть кто-то из вхожих в дом или даже слуг — если их снабдили нужными инструкц… — тут он ловит себя на том, что начал развивать версию Грызи. И вянет, как тюльпанчик.

— Что делать будем? — спрашиваю, пока Его Светлость не воспрянул.

Ясное дело — что. Выяснять, что за дрянь тут происходит. У нас всё-таки заказ на больного геральдиона. Геральдиону, конечно, лекарства уже не нужны. Но контракт есть контракт.

— Вызову Хаату, посмотрим, что она почувствует. Мел, геральдион на тебе — всё, что выжмешь по физическому состоянию. Дежурим возле него по очереди, слушаем-замечаем, расспрашиваем слуг.

— О геральдионе?

Грызи смотрит на Рыцаря Морковку особым взглядом. Как на мелких щеночков кербера, которые, дурашки, норовят за пальцы хватануть.

— Этот зверь явно связан с самими Линешентами. Так что не помешало бы…

— Порыться в их грязном белье.

Жаль, тут Пухлика нет. У меня с чужими тайнами так себе — разве что подслушаю что. Грызи ещё может кого к себе расположить…

А Морковка вообще сейчас взорвётся и нас забрызгает.

— Вы… вы предлагаете мне…

— Принести хоть какую-то пользу, господин Олкест. Не хотите разговаривать с Линешентами — идите в библиотеку, разберитесь с их родовым древом, узнайте, как у них вообще идут дела, а то, судя по всему…

Поморщившись, оглядывает холодную, древнюю спальню. И продолжает, глядя в лицо багровому Янисту:

— Потому что, если вы ещё не поняли, у нас тут неопознанная сущность с непонятными способностями. Члены семьи явно подвержены влиянию этого существа, а цели у него и того, кто его создал могут быть любыми. Я намерена в этом разобраться, если мои методы стоят поперек ваших нравственных принципов — питомник вас ждет, я никогда не принуждаю работников.

Его Светлость сверкает глазами и пышет жаром. Косится на меня и намеревается врасти в потемневший от времени паркет.

— Я не уйду.

— Надеюсь, вы всё-таки позволите мне остаться одной в моей спальне, — выдыхает Грызи. — Мне надо подумать. Всё, я снимаю заглушку. Мел, если планируете совещаться — можешь взять амулет.

Вот еще, будто не знаю, что Морковка скажет. У него вон всё на физиономии — буквами размером в кулак. И про «эту невыносимую», и про традиции древних родов.

— Лучше подежурю возле этого Орэйга, вдруг чего учую.

Грызи кивает. Щипцами вынимает раскалившийся амулет из огня. Небрежно кидает на подставку для чайника. И скрывается за дверью ванной — или что там за дверь.

Морковка молчит.

Ясное дело, Грызи он не поверил. Решил, что пытается выжать из Линешентов побольше деньжат. Или лелеет какие-то зловещие планы. Ладно, лишь бы под ногами не путался и нас не сдал местным паукам первого уровня знатности.

Только вот если я что-то и знаю про Его Светлость Рыцаря Морковку — так это то, что он просто не способен кого-то сдать.

Это попросту не в его натуре.

ГРИЗЕЛЬДА АРДЕЛЛ

Замок вымерз, пропитался болотной сыростью, объелся туманами. Древнее обомшелое чудовище, воздвигшееся над Ийлинскими болотами — замок источает каждой своей костью промозглый холод. Сквозняки шастают меж камнями и рамами, играются с древними флюгерами и ставнями — подначивают: давай, разведи камин, укутайся в меховые одеяла. И прикрой глаза, спи и прорастай в холодные рёбра замка, влипай в тряскую, раскинутую повсюду паутину, увязай будто в тине — глубже, глубже…

Крепостям не страшны сквозняки.

Аманда говорит, что Гриз после рождения, должно быть, Даритель Огня поцеловал («Ты когда-нибудь вообще простужаешься?»). Йолла считает, что это всё от варжеских тренировок («Вас же учат переносить и жар, и холод, с детства, да?!»). И есть ещё… один. Которого не удивляет её одновременная любовь к теплу и переносимость холода («Просто огненные крылья, аталия, так?»).

Может, это просто способность разжечь пламя в себе. Жарко натопить внутренние печи в своей крепости. И пройти по местным коридорам — извилистым и пахнущим плесенью. Темным или мертвенно-синим от ракушек флектусов. Проскользить, чуть заметно прикасаясь пальцами. Не замерзая, но вслушиваясь.

В тысячелетний замок, из почерневшего камня, покрытого ослизлой болотной зеленью. Памятник умирающему величию на острове среди голых чёрных стволов, топкой воды и буро-зелёной ряски. Отживающее, умирающее чудовище, полное сквозняков и ознобных тайн… с белым и пушистым сердцем.

Тем, что здесь на каждом вышитом гербе, на гобеленах и щитах. Белый геральдион, символ гордости и благородства, под стать таким же белым буквам — «Неизменны в древности».

Четырнадцать геральдионов, четыре сотни лет. Замок привык, замок ощутил, замок знает: без маленького зверька — не быть Роду… Почему — не быть Роду?

Величественное остророгое чудовище замка, не отвечает чужим. Молчит, настороженно вслушиваясь в её шаги: зачем пришла? Чего хочешь? Замок кажется безграничным, пустым, немым, хотя в нём же не меньше семи детей сейчас, а ужин закончился только час назад.

Может, просто все в другом крыле, а она бродит тут, где можно взглянуть в глаза разве что портретам в тяжёлых, потемневших рамах. Все — Линешенты, все — с непременным геральдионом на руках (это там Орэйг Третий или Пятый?). Жгут взглядами и предлагают убираться подальше — и Гриз поворачивает от неуютной портретной галереи.

Госпожа Изелла Линешент словно выныривает из пустоты — или из прошлого, где носили такие вот старомодные темные платья, все в кружеве и с завышенной талией.

— Простите, что побеспокоила, — оборачивается к ней Гриз. — С Орэйгом сейчас госпожа Драккант, а мне нужно к виру, встретить сотрудницу. Вот, искала боковую дверь и заблудилась.

— Поднимается туман, — говорит хозяйка дома, не глядя в глаза. Старомодный светильник на витой ручке едва теплится: желчь мантикоры выдохлась со временем. Лицо Изеллы Линешент от этого кажется костяным и мёртвым.

— Не беспокойтесь, и она, и я найдём путь в болотах. Простите за то что вот так, ночью… но нужно поскорее определить, что такое с вашим геральдионом. Это ведь важно, так?

— Так. Так. Орэйг болен… Орэйгу плохо, он недоволен, бедняжка, — она чуть покачивается, и искорки света подскакивают и гаснут в бледных глазах. — Вы пойдете на болота? Сейчас?

— Мне сказали, сторож откроет боковую калитку. Простите, я думаю — меня там уже ждут…

— Так. Там… ждут.

Изелла Линешент поднимает слегка дрожащую руку — и кажется в