этот момент древней, дряхлой старухой. И Гриз не может сказать — она показала туда, куда нужно идти? Или просто указывала куда-то в сторону болот?

Выход из левого крыла охраняется, как и все выходы. Сами Линешенты не держат много прислуги, а вот приехавшие погостить дочери навезли наёмников. У двери двое магов — Дар Огня, Дар Меча. Вопросов не задают, скользят мимо взглядами.

Внутренний двор замка не такой уж обширный для такого громадного строения. Болота подступали всё ближе, влезли за раскрошившуюся каменную ограду, подтопили крайние конюшни — всё равно те пустуют… И пусты кладовые, ледники, и сторожки, и каменные грубые беседки тонут в болезненной, гнилой растительности… и ползут туманы с болот — тянут бледные, бессильные щупальца в ночи.

По двору разгуливают сторожевые алапарды — встревоженные, со взъерошенной шерстью. Жмутся ближе к варгу, тенями скользят вслед, и Гриз гладит вздыбленные загривки, нашептывает-успокаивает: тише, тише, славные мои, вас никто не тронет, я здесь…

Потом её встречают вышколенные игольчатники и пара болотных сторожевых. Псы даже провожают к калитке — и ворчат на кашляющего привратника.

— На болота? — удивляется тот. — Ночью?

— Далеко не уходите, — просит Гриз. — Скоро вернусь.

Голубое платье сброшено, будто кокон. И нет давящих, черно-серых стен. Только она — и туман, и болотные запахи осени.

От поместья к реке ведёт широкая дорога — насыпь, на которой могут две кареты разъехаться. По обе стороны — болота. Черные, ослизлые, голые стволы. Будто сотни увязших путников стоят — и в отчаянии размахивают руками, а вокруг их ног оборачиваются белые, призрачные змеи тумана. И подползают к самой насыпи, и жадно впиваются в каждый звук шагов. Скрогги здесь не водятся, но где-то в глубине постанывает филин, что-то бурлит в животе у болот — гидры? Еще какая-то живность? И доносится короткая, пронзительная и ждущая трель горевестника.

В небе над головой — бурая трясина, ни звёзд, ни месяца, приходится освещать путь фонарём. Гриз переходит на мерную пробежку — всего-то три мили до перекрестка, от которого — наезженный каретами путь к ближайшему виру.

— Сестра.

Хаата скользит навстречу от реки — лёгкая тень с чуть светящимися в темноте глазами. Гриз прикрывает фонарь ладонью, кивает приветственно. В полном молчании, потому что нет смысла в словах.

Даарду Хаата хорошо знает, зачем её позвали. Из-за того, что она может увидеть. Услышать. Прочувствовать незримой пуповиной, связывающей её с землёй.

Даарду Хаата бывала раньше с Гриз на ночных болотах. Спокойно дышала туманами и различала — шевеление мантикоры внутри трясины, и звуки ночных птиц, и толковала пляски болотных огней…

Никогда даарду Хаата не вела себя так. Будто маленькая девочка из сказки — той, где старшая сестра ведет младшую в лес на съедение. Испуганная, дрожащая маленькая девочка — сутулится, и бросает пугливые взгляды по сторонам, и нащупывает каждый шаг на дороге, и шепчет тихонько под нос: «Я не пойду, не надо, там страшно…»

— Не пойду, сестра… не пойду.

— Что случилось, Хаата? Что не так?

Даарду дергается, пытается спрятать лицо в ладони, отворачивается и крутится на дороге. Будто пытается укрыться от кого-то… чего-то.

— Смотрят. Смотрят. Они смотрят, сестра… глядят из тумана.

И шёпот, и туман пробивают дрожью, и Гриз вглядывается в болота — влево, потому что Хаата жмётся к правой стороне…

Чехарда тёмных стволов, один-два случайных огонька, и белые, влажные изгибы болотных испарений.

— Глядят, — задыхаясь, шепчет Хаата. — Страшно, страшно, страшно… Уйдём быстрее, сестра.

Они не проходят и сотни шагов, как Хаата останавливается, сжавшись. Поднимает дрожащую руку, показывает во тьму, в трясину, над которой прихотливо клубятся белые завитки.

— Там… они смотрят. Уйдем, сестра, уйдем!

— Я не слышу, — откликается Гриз на наречии даарду. — Я не вижу… Кто на нас смотрит?

— Безглазые… ушедшие… Шесть молодых одного корня глядят оттуда, сестра. Шесть неспокойных… — шепот даарду прерывается, и она всё жмётся, жмётся к другому краю насыпи. — Там… ждут.

— Чего они ждут?

— Седьмого… нет, больше… других, как они. Чтобы глядели с ними… уйдем, сестра!

Туман клубится, и болота спокойны и равнодушны, но Гриз чувствует, как сотрясается худенькое тельце терраанта. Будто раз за разом пронзают беспощадные взгляды — стрелами. И тащит, тащит Хаату вперед, теперь уже почти бегом, надеясь, что страх — как туман — отлипнет, ослабеет…

Но как только из-за деревьев оскаливается древнее чудовище замка, Хаата испускает придушенный вопль, оседая на тропу. Корчится, прикрывая голову:

— Не… пойду, не проси, сестра! Не… туда, нет! Там… страшно, страшно, страшно!

И бьётся в судорогах, выкручиваясь, выламываясь в неестественных позах на дороге, разметывая волосы и прикусывая губы.

Гриз хватает под плечи почти невесомое тельце — тянет по тропе назад, так, чтобы не видно было замковых стен. Опускает на землю, тихонько баюкая и нашептывая на наречии терраантов простые, материнские слова: всё хорошо, тихо, тихо, ты со мной, никто тебя не тронет и не обидит, никто не напугает больше…

Хаата обмякает, всхлипывает.

— Страшно… страшно… Не могу, сестра… прости… не могу.

— Ш-ш-ш, тихонько, — Гриз прижимает к губам Хааты успокаивающее из набора в поясной сумке. — Давай-ка, глоточек… у тебя сердце бьётся как бешеное. Сейчас посидим немножко — и пойдем к реке, ты подышишь хорошим воздухом, почувствуешь крепкие корни… Не думай об этом, Хаата. Не вслушивайся.

Даарду пристыженно шмыгает носом, глядит виновато. Пока они проделывают обратный путь — покачивает головой и мрачно косится на болота, шепчет под нос себе: «Глядят, глядят» — на прежнем месте, примерно на середине пути…

Когда до реки остаётся меньше мили — понуро бормочет: «Сама дойду, сестра». И еще пытается что-то выразить, глядя туда, за спину Гриз, где давно пропал замок, да и тропа теперь скрыта белесой дымкой.

— Большое зло, — говорит наконец, махнув рукой. — В стенах, в крови, в веках. Всё обвило, проникло…

Изображает руками что-то вроде кокона. Закрывает глаза, вздыхает:

— Пусть Ардаанна-Матэс поможет тебе, сестра.

Гриз ждет, пока стихают шаги — и отправляется обратно. Уже не бегом — медленно, задумчиво, вслушиваясь в Ийлинские болота, но те дышат только холодом да осенью и не желают отдавать свои тайны.

— Вроде, крики слышались, — сипло говорит привратник, впуская её. — Не слыхали?

Гриз пожимает плечами:

— Птицы, наверное. Что же ещё?

— Мало ли что, — бормочет привратник и бросает опасливый взгляд ей за спину.

Туда, где из ночи щупальцами тянется туман и ждут — незримые — шестеро одного корня.

МЕЛОНИ ДРАККАНТ

— Вир знает что, — выдыхает Его Светлость.

Мы с ним сидим в комнате Орэйга Четырнадцатого. Комната похожа