По аналогии с катастрофами, большинство которых вызваны безличными, неумолимыми силами, неподвластными человеческим действиям, в поведении модов и рокеров был замечен элемент иррациональности и непостижимости. В часто цитируемой статье из Police Review говорилось о «пугающем» осознании того, что стоит ослабнуть закону и порядку – которые основаны не более чем на личной сдержанности, «насилие может вспыхнуть и разгореться как лесной пожар». Это можно сравнить с беспорядками на футбольном матче в Перу: «…незасчитанный гол – и вот уже более 300 погибших, прежде чем здравомыслие было восстановлено. У Клактона, Маргита и Лимы есть одна общая черта: нормальная в цивилизованном обществе сдержанность была отброшена в сторону»[110]. Эта ориентация на поведение толпы находится в русле концепции Лебона о толпе как обладающей иррациональностью и свирепостью первобытных существ.

Реакция за границей еще больше напоминала о катастрофе. Итальянские газеты прогнозировали наплыв английских туристов, боящихся ехать на свои курорты. По крайней мере два английских парламентария раньше времени вернулись с каникул на континенте, чтобы оценить ущерб, нанесенный их округам. Председатель муниципального совета Клактона отвечал на звонки из Парижа и Вашингтона, рассказывая об обстановке в городе.

Роковые пророчества. Из-за прогностического элемента в фазе описания девиантность не просто усиливалась – стало очевидным, что она будет воспроизводиться и, более того, может усугубиться. Тон некоторых сообщений напоминал о ветхозаветных пророках, которые предсказывали неминуемую гибель, а затем наставляли, что сделать, чтобы предотвратить ее. Так, после Троицына дня 1964 года член парламента г-н Гарольд Гёрден, который еще до инцидентов продвинул резолюцию по усилению мер по борьбе с хулиганством, заявил: «Последние происшествия снова подтвердили то, о чем я говорил и предупреждал. Ситуация ухудшилась и будет ухудшаться до тех пор, пока мы не предпримем некоторые меры» (The Times, 20 мая 1964 года).

Эти самореализующиеся пророчества еще и иллюстрируют положение Беккера об уникальной дилемме блюстителя морали: он должен отстаивать успех своих методов и в то же время утверждать, что проблема усугубляется[111].

Дело не в том, что произошло. Вариация двух предыдущих мотивов – тип мнения, которое пытается поставить поведение «в перспективу», указывая на то, что сообщения были преувеличены. Беспокоит не само поведение, а фантазии о том, что могло бы произойти или что еще может произойти. Вырисовываются зловещие представления о том, к чему может привести такое поведение: массовое гражданское неповиновение, нацистские молодежные движения, нюрнбергские съезды и диктатура толпы.

Дело не только в этом. Если предыдущий мотив исходил из реального бэкграунда, то этот смотрит на все вокруг. Посредством свободных ассоциаций сообщения доносили мысль, что проблема не в модах и рокерах, а в самой структуре, в которой неразрывно переплетены беременные школьницы, марши за ядерное разоружение, битники, длинные волосы, контрацептивы в торговых автоматах, фиолетовые сердечки (таблетки дексамила) и разбитые телефонные будки. Вывод: надо ориентироваться не только на происшествие, тип поведения или тип человека, но на целый спектр проблем и аберраций.

Тип ассоциированных девиаций варьировался: другие отклонения аналогичного типа (хулиганство, вандализм, насилие), отклонения других типов (употребление наркотиков, промискуитет) или другие, более общие социальные тенденции. Смысл ассоциации определялся мировоззренческими или идеологическими переменными: так, New Statesman беспокоился о молодых людях, эксплуатируемых «торгашами музыки и секса», a Tribune – об «отверженных образовательной системой».

Возникшие ассоциации относились не только к подросткам: «Общество, которое производит невротических подростков Маргита и Рамсгейта, производит и невротиков среднего возраста, которые не могут спать, и невротиков пенсионного возраста, которые заполоняют наши психиатрические больницы»[112]. Неизменно высокие показатели смертности на дорогах во время официальных выходных дней сделали неизбежными другие ассоциации: под заголовками «Безумие под солнцем», «Праздники стыда» и «Разрушители» разъяснялось, что плохие водители и плохие подростки могут рассматриваться как функционально эквивалентные. The Daily Mail (19 мая 1964 года) опубликовала гипотетический монолог: «Это чудесный праздник – давайте выйдем и разобьем что-нибудь. Или убьем кого-нибудь. Или убьем себя». Хотя и признав, что водители более смертоносны, а дороги представляют большую опасность, в The Daily Маil сочли, что между «безумным разнообразием» дикарей на дорогах и на пляжах выбор невелик.

Образы

Ложная атрибуция. Тенденция к ложной атрибуции, на которой построено предполагаемое отклонение, проистекает непосредственно из описания. Эта тенденция присутствует не только в «популярных» высказываниях, но и в более информированных установках и, как убедительно предположил Дэвид Маца, в принятом у современных криминологов образе правонарушителя. Во всех случаях функция ложной атрибуции одинакова: поддерживать ту или иную теорию либо образ действий.

Начальным этапом процесса стигматизации было использование эмотивных символов, таких как «хулиганы», «головорезы» и «дикари». Через описание эти термины вошли в мифологию, так был создан сложный ярлык, присваиваемый лицам, которые совершают определенные действия, носят определенную одежду или имеют определенный социальный статус, а именно подросткам. Сложные ярлыки носят всеобщий характер, у них есть основное ядро стабильных атрибутов (безответственность, незрелость, высокомерие, неуважение к авторитету), окруженное второстепенными атрибутами, которые более или менее логично варьируются в зависимости от рассматриваемого отклонения. Так, в знаменитом судебном процессе 1971 года вокруг журнала Oz молодым порнографам кроме основных атрибутов были присвоены и такие специальные, как моральная распущенность и сексуальная извращенность[113]. Получилось бы вполне реалистично, если бы компьютер из «Оловянных солдатиков» запрограммировал несколько основных историй с таким сложным ярлыком.

Возможно, первый публичный каталог вспомогательных статусных черт, приписываемых модам и рокерам, был составлен Томасом Холдкрофтом, обвинителем на первом клактонском процессе. В своем выступлении он перечислил следующие черты: отсутствие собственного мнения относительно серьезных проблем; завышенное представление о собственной значимости в обществе; незрелость, безответственность; надменность; неуважение к закону, должностным лицам, комфорту и безопасности, а также к собственности других лиц. Этот сложный ярлык передавался термином «дикари», который, однако, вскоре был заменен в мифологии термином, который ввел маргитский судья Симпсон: «опилочные цезари». Речь об «опилочных цезарях», которая будет подробно обсуждаться ниже, произвела огромное впечатление: более 70 % высказываний, прозвучавших сразу после Маргита, использовали этот термин или его вариации («вредители» и «крысиная стая»). И хотя другие ярлыки, придуманные авторами редакционных статей, не вошли в мифологию, они не менее колоритны: «сварливые одиозные придурки» (Daily Express); «полоумные и тщеславные юные павлины» (Daily Sketch); «грязные полчища придурков и шлюх» (Daily Telegraph); «с выкидными ножами, кучей унылых эмоциональных комплексов, порочной агрессивностью, не хитроумные, а тупые коровы, с обезьяноподобными реакциями на мир вокруг них и псевдохрабростью, рожденной из поддельного утешения, которое приносит нахождение в толпе…» (Evening Standard).

Встречались и не настолько эмоциональные