Она продолжала объяснять, что выбор ее пасынка по разным причинам вряд ли получит одобрение бабушки:

— Ее необходимо подготовить, и я обещала это сделать. Знаешь, я всегда поддерживала его, и сейчас он очень рассчитывает на меня.

Ей показалось, что в восклицании Дарроу слышна легкая нотка раздражения, и спросила себя, не подозревает ли он снова ее в поиске повода для отсрочки.

— Но когда будущее Оуэна устроится, ты точно не попросишь, ради того, что называешь поддержкой, чтобы я опять уехал без тебя? — Он на ходу привлек ее к себе. — Оуэн поймет, если ты понимаешь. Поскольку он сам в таком же положении, я сдамся на его милость. Он поймет, что у меня преимущество претендовать на тебя; он даже не захочет, чтобы ты смотрела на это иначе.

— Оуэн все понимает, этого я не боюсь. Но его будущее еще не определено. Он очень молод для женитьбы — слишком молод, так его бабушка наверняка подумает, — и его выбор невесты вряд ли убедит ее в обратном.

— Неужели он выбрал первую попавшуюся?

— О нет! Но это не то, что мадам де Шантель назовет хорошей партией; даже не то, что я называю мудрым решением.

— И все же ты поддерживаешь его?

— И все же поддерживаю. — Она помолчала. — Поймешь ли ты меня? Больше всего я хочу для него, а позже для Эффи, чтобы они чувствовали себя свободными совершать собственные ошибки, и никогда, если возможно, чужие, под давлением. Даже если женитьба Оуэна — ошибка и за нее придется расплачиваться, верю, это будет ему наукой и он лишь повзрослеет в результате. Конечно, я не в силах заставить мадам де Шантель понять это, но могу напомнить ей, что при его характере — его порывистости, его странных периодах слабости и апатии — она способна вынудить его совершить какую-нибудь более серьезную ошибку, если сейчас расстроит его женитьбу.

— И ты намерена сообщить ей эту новость, как только она вернется из Уши?

— Как только найду способ это сделать. Она знает девушку, и та нравится ей — на это вся наша надежда. И однако в итоге это обстоятельство может быть куда опасней, все усложнить для нас, когда она узнает правду, чем если бы Оуэн выбрал незнакомую девушку. Ничего больше сказать не могу, пока не поговорю с ней: я обещала Оуэну никому не рассказывать. Все, что я прошу у тебя, — это дать мне время, хотя бы несколько дней. Она была на удивление «мила», как сама выразилась бы, по отношению к тебе и тому факту, что я вскоре должна буду покинуть Живр; но это опять-таки может осложнить положение Оуэна. Во всяком случае, ты понимаешь, правда же, почему мне так важно его поддержать? Для меня ведь будет невыносимо знать, что хоть капля моего счастья украдена у него, — как будто это капля, должная составлять счастье других людей! — Она стиснула руку Дарроу. — Я хочу, чтобы наша жизнь была как дом, в котором светятся все окна, чтобы гирлянды фонарей свисали с крыши и труб!

Она закончила, охваченная внутренней дрожью. Объясняя Дарроу, взывая к нему, она все время говорила себе, что выбрала крайне неудачный момент для этого. На его месте она почувствовала бы, как он несомненно почувствовал, что ее тщательно выстроенные доводы лишь маскируют привычную нерешительность. Это был решающий час, когда она предпочла бы заявить о себе, сметая всякую помеху его желаниям; однако, лишь противостоя им, она могла показать силу характера, которую хотела, чтобы он ощутил в ней.

Но, говоря с ним, она постепенно заметила по его лицу, что он не реагирует на ее слова, что продолжает смотреть на нее рассеянным взглядом, как человек, не слушающий собеседника. С легкой болью она спросила себя, где бродят его мысли в такой момент, но тут радость захлестнула ее: она все поняла.

Необъяснимым образом она увидела, не поворачивая головы, что он погружен в ощущение ее близости, поглощен созерцанием подробностей ее лица и одежды; это открытие высвободило слова, которые рвались с ее губ. Она чувствовала, что говорит легко, убедительно, убежденно. А про себя думала: «Ему все равно, что именно я говорю, — достаточно самого факта, что я говорю, — даже если это будет глупость, я ему еще больше понравлюсь…» Она знала, что каждая интонация ее голоса, каждый ее жест, каждая особенность ее внешности — даже недостатки: слишком высокий лоб, мелковатые глаза, руки, хотя и тонкие, но не маленькие, не очень изящные пальцы, — знала, что эти «пороки» были многочисленными путями, которыми она действует на него, что она нравится ему несмотря на них, а возможно, благодаря им, что она привлекает его такая, какая есть, а не такая, какой ей хотелось бы быть, и впервые ее наполнило чувство уверенности и легкости, какое приносит счастливая любовь.

Они дошли до двора и зашагали под липами к дому. Дверь в холл была широко распахнута, и в окна, выходившие на террасу, косо било солнце, падая на черные и белые плиты пола, выцветшие мягкие кресла и дорожное пальто и кепку Дарроу, лежавшие среди плащей и накидок, наваленных на скамью у стены.

При виде этой одежды, лежавшей вперемешку с ее вещами, возникало чувство домашней близости. Словно счастье сошло с небес и приняло облик простых повседневных вещей. Кажется, наконец она обрела его.

Когда они вошли в холл, она сразу увидела записку, лежавшую на видном месте на столе.

— От Оуэна! Должно быть, помчался куда-то на машине.

Она почувствовала тайное удовольствие, тут же предположив, что они с Дарроу позавтракают наедине. Затем развернула записку и с удивлением прочла:

«Дорогая, после того, что ты сказала вчера, я не могу ждать ни часа лишнего и уезжаю во Франкей, чтобы перехватить дижонский экспресс и вернуться вместе с ними. Не бойся: я ни слова не скажу, пока не будет неопасно. Верь мне… но я должен ехать».

Она медленно подняла глаза:

— Он уехал в Дижон, чтобы встретить там бабушку. Ох, надеюсь, я не совершила ошибку!

— Ты? Какое ты имеешь отношение к его поездке в Дижон?

Поколебавшись, она ответила:

— Позавчера я сказала ему, в первый раз, что собираюсь поддержать его, что бы ни случилось. И боюсь, он потерял голову, поведет себя опрометчиво и все испортит. Видишь ли, я не хотела ничего ему говорить до тех пор, пока у меня не будет времени подготовить мадам де Шантель.

Она почувствовала, что Дарроу смотрит на нее и видит ее насквозь; краска бросилась ей в лицо.

— Да, я сказала ему это, когда услышала, что ты приезжаешь. Хотела, чтобы он чувствовал то же, что и я… Слишком жестоко было заставлять его ждать!

Ее рука была в его руке, и на мгновение он положил другую руку ей на плечо.

— Да, было бы слишком жестоко заставлять его ждать.

Они бок о бок направились к лестнице. Сквозь дымку блаженства, окутывавшую ее, история Оуэна казалась ей странно незначительной и далекой. Ничто не имело большого значения, кроме этого потока света в ее венах. Она поставила ногу на нижнюю ступеньку со словами: «Уже почти время ланча — мне нужно снять шляпку…» — и стала подниматься, а Дарроу остался стоять внизу в холле и смотрел на нее. Но, удаляясь, она не становилась дальше от него: его мысли следовали за ней и касались ее, как любящие руки.