всеми своими переживаниями и в последнее время только и искал удобного случая, чтобы выплеснуть новые чувства.

– А я даже угадаю, кто предмет твоей страсти! – засмеялась Серафима Львовна и почувствовала, что слезы умиления вот-вот польются из ее глаз. – Зоя славная девушка, дай бог тебе, сынок!

– Как я рад, как счастлив, мама! – Петя порывисто прижался к матери, поцеловал ее и умчался прочь, не в силах совладать с собой и боясь, что слезы радости и восторга станут объектом постороннего взора.

Вечером того же дня Викентий Илларионович зашел к жене в каюту и застал ее в совершенно растрепанных чувствах. Она кружила по каюте, беспорядочно перекладывала вещи, нервно причесывала волосы и, наконец, бросив щетку на мягкий пуфик у своих ног, произнесла:

– Викентий, у нас важная новость!

– Какая? Надеюсь, хорошая? – осторожно спросил супруг, который уже давно догадывался о чувствах своего сына.

– Наш сын, наш Петя влюблен! – с пафосом произнесла жена. – Влюблен в Зою!

– Очень славно! Это чудесная новость! Что может быть радостней для родителя, чем счастье его единственного дитя! – Профессор мечтательно улыбнулся и притянул к себе жену.

– Ты прав! – Она прильнула к его груди. – А ведь он счастлив, по-настоящему счастлив! Но ведь они еще оба совершенные дети!

– Погоди, постой! – остановил жену Соболев. – Ты уже в голове их и поженила?

– Ну да! – искренне засмеялась Серна.

– Признаться, и я тоже! Да только мы с тобой совершенно позабыли, что на свете еще существует пока неведомый нам господин Аристов, Егор Федорович, законный опекун своей сестры. А его мнение нам пока неизвестно.

Серафима Львовна грустно вздохнула. И впрямь, есть же некий господин Аристов, бродит где-то по улицам далекой и уже близкой Александрии и ждет свою ненаглядную сестрицу. Она подумала о незнакомце безо всякого чувства, даже без женского любопытства. Укладываясь спать, она снова вспомнила об этом Аристове, да и забыла, сморил сон.

Глава 16

Егор, как всегда, проснулся очень рано, но не спешил встать с постели. Он долго лежал, прислушиваясь к звукам пробуждающегося восточного города, которые доносились из-за решетчатых ставен, защищавших гостиничный номер от всепроникающего зноя африканского солнца. За два года он уже привык к нестерпимой жаре, колючему иссушающему ветру, вездесущему песку, и ему теперь казалось немыслимым, что впереди ждет сумрачный, холодный серый и дождливый Петербург. Впрочем, Петербург действительно подождет. Нет, они с Зоей не будут спешить. Сначала он покажет ей величественные пирамиды, могучий Нил, загадочного Сфинкса. А потом они поедут куда-нибудь еще, может, в Европу, куда захочет Зоя, но не домой.

Нет, не домой. Он еще не остыл от угара войны и не может представить себя в скучных и фальшивых гостиных с пустыми разговорами, где его будут рассматривать как невиданную зверушку и задавать глупые вопросы, на которые вовсе нет желания отвечать. Разве можно пересказать вот так, в светском разговоре все, что он пережил. Нервная дрожь охватывала его тело, когда память воскрешала картины сражений, гибель товарищей-буров, коварство ненавистных англичан. Он заболел Африкой, ее немыслимо прекрасной и яркой природой, ее гордыми и мужественными людьми, среди которых он мечтал поселиться навеки. И он осуществил бы свой замысел, если бы победа досталась бурам. Но победили англичане, и раненому русскому волонтеру пришлось срочно убираться восвояси. Раны заживали медленно и ужасно мучили его, особенно по ночам. Егор потянулся, и тотчас тело пронзила притаившаяся боль. Он поморщился и заставил себя встать. Что ж, позади долгий путь из Кейптауна в Каир, потом в Александрию, мытарство без денег и постоянная боль. Слава богу, наконец ему удалось связаться с русским посольством в Каире, и на помощь пришел старый друг семьи Гнедин. Как жаль, что они не увидятся тут, в Египте, как намечалось! Но все же он наконец воссоединится с сестрой.

Мысль о Зое вызвала невольную улыбку. Какая она стала теперь? Наверное, уже совершенно взрослая. Ну, конечно, почти восемнадцать лет! Два года монастыря не прошли даром, изменился тон писем, изменилось настроение. Впрочем, и он изменился. Со смехом и стыдом вспоминал теперь Егор свой опыт строгого воспитателя. Нет, теперь он будет умней, он будет более гибким, добрым, уступчивым. Пусть делает что хочет, только бы они не расставались более. Конечно, в рамках разумного. Конечно, он будет подыскивать ей жениха. И когда устроит судьбу сестры, почтет свой долг выполненным. А в отношении себя Аристов был совершенно уверен, что оставаться ему холостяком. Все женщины, которых он встречал в Петербурге, оказывались либо глупыми, либо лицемерными, фальшивыми, недалекими, неискренними, алчными, гадкими и прочее, прочее, прочее. Словом, нет на свете той, ради которой он готов забыть себя. Когда он сражался в Южной Африке, то подумывал о том, чтобы взять в жену какую-нибудь местную девушку. Нет, никакой любовной истории у него не случилось, а просто потому, что там они хотя бы не испорчены цивилизацией. Подлинная искренность и чувства обеспечены. Но, увы, разгром буров положил конец этим планам.

Что ж, теперь главное – Зоя. Они не станут больше сердиться друг на друга, враждовать, дуться по пустякам. Они будут ценить каждый вместе прожитый день. Егор знал, что сестра думает так же. Верней, именно она первая выразила эти мысли на страницах своего письма, которое чудом догнало его по пути в Каир. Тогда-то он и решил, что необходимо забрать ее из монастыря и отправиться в большое путешествие. Слава богу, средства позволяли, надо было только связаться с посольством, с Гнединым, и добраться до банка, куда пришлют деньги.

Егор походил по небольшому гостиничному номеру, размял кости, поплескал воды из кувшина на лицо. Да, брат! Зоя может тебя не узнать. Он вытирал лицо и смотрел на себя в зеркало. Любоваться собой – последнее дело для мужчины. Поэтому Аристов только хмыкнул и отошел прочь, ему стало стыдно за свое невольное самолюбование. Но все же сам себе в зеркале он нравился. Высокий, крепкий, как дерево, мускулистый, загорелый. Его светлые волосы совершенно выгорели и стали цвета соломы, серые глаза светились из-под нависших бровей. Такой же упрямый, как у сестры, подбородок. Но только более крупный, массивный. Егор подозревал, что в глазах женщин он должен быть очень хорош, да только это совершенно его не волновало.

Наскоро покончив с утренним туалетом, он быстро покинул гостиницу и двинулся к маленькой кофейне. Старый грек варил божественный кофе – медленно, с чувством, в малюсенькой турке на раскаленном песке. Кофе получался густой, ароматный, бодрящий.

Гудки пароходов, крики носильщиков, стоны чаек, гомон