— А я, значит, себя не уважающий. И неспокойно мне как-то. Дымом воняет.

Я принюхалась. Ну да, дымком откуда-то тянет. Вполне вероятно, что и от нас. Или ветром из деревни какой донесло.

— И вообще многовато человеческих запахов для глухого леса.

— Да мало ли кто здесь шастает, — беззаботно отмахнулась я, — вдоль торгового-то пути.

— Ты уж определись, пихнул меня Серый, — то у тебя лес глухой и нет никого, то шастают почём зря. А на мне, между прочим, ответственность. Если тебя кто-нибудь, окромя меня, во сне придушит, твоя мама меня найдёт и без хвоста оставит.

Я захихикала. Она может. Любых ищеек обгонит и все выступающие части тела повыдергает.

— И лес глухой. И шастают, — подытожила я. — Небось торговцы специально подальше заходят для ночёвок, чтобы не грабанул кто. Тут разбойников как собак. В смысле, волков. Хоть один да сыщется. О, это я зря ляпнула. Ну иди, иди. Не вернёшься к ужину, съем всё сама без зазрения совести, — сообщила я смыкающимся кустам. Из кустов вместо ответа полетели штаны.

Я собрала веточек посуше и умостила их под раскидистой дубовой кроной, чтобы дым был неприметным. Торговцы торговцами, а лишнее внимание привлекать не след. Развела жидкий огонёк, наполнила котелок загодя набранной чистой водой. Да, привычна я стала к лесу. Раньше, бывало, из ручья напьёшься и уже мнишь себе великим путешественником, давно не спавшим под крышей. Теперь иначе. Уже не мучаешься в полусонном забытьи от холода ночью, не пугаешься кажущихся враждебными звуков, не боишься вглядеться в темноту листвы, делая вид, что не заметил подозрительной тени, не дрожишь под пропитанном росой одеялом… Хотя нет, под мокрым одеялом всё-таки дрожишь. От росы никуда не денешься. Мы с Серым много ночей провели в лесу. И ни одна из них не была такой приятной, какой мнят её юные восторженные девицы, мечтающие убежать из дому. Но и мучением ни одна не стала. Помнится, однажды, заприметив свежие медвежьи следы, я так перепугалась, что решила ночевать на дереве. Невзирая на уговоры Серого, убеждавшего, что любого зверя почует за версту, так и не слезла. Оседлав ветку, толком уснуть не сумела, зато мужу приходилось каждый раз, когда я начинала дремать и, соответственно, сползать с насеста, забираться наверх, обзывать меня кликушей[i] и придерживать от падения. Честно говоря, я на его месте просто столкнула бы жену вниз. Но Серый оказался заботливым. Или очень ехидным. Потому что всю следующую седмицу он ближе к ночи находил палку покривее и предлагал мне умоститься на неё для сна.

Отсидев положенный срок в кустиках, я вернулась к стоянке, чтобы наткнуться на личность неприглядного вида, нагло шуровавшую в котелке.

— Что-то каша у тебя жидкая, девица, — заявила личность, облизав ложку и снова запустив её в наш ужин. Нет, я не брезглива. Но вид у незваного гостя был такой немытый и потрёпанный, что сразу стало ясно, ужин отправится в ближайшую яму, как только у меня появится возможность. А ещё лучше на голову мерзавцу.

Я потянулась к ножику за поясом. Разве грибы резать годится. Убить никого не убью, но всяко спокойней будет.

— Но-но! — немытая личность предупреждающе направила на меня самострел. Арбалет под стать хозяину, видавший и лучшие дни, но вполне готовый к схватке. — Руки-то на виду держи.

Грабитель (а это был именно он — самострел избавил от сомнений) всё пытался изобразить злобный оскал, угрожающе покачивая оружием. Получалось плохо. Оно ходило в трясущихся руках ходуном и ужаса не внушало. Я заржала как можно более издевательски. Мысль о моей безвременной кончине и, возможно, последующим за ней насилием (порядок может меняться в зависимости от предпочтений нападающего), конечно, не смешила. Смешил кривой арбалет и грабитель, сам, кажется, меня малость побаивающийся. Но воительница я, как известно, никудышная, так что следовало потянуть время, пока не вернётся муж. А хохочущая в лицо вооружённому мужику женщина хилого вида как минимум должна вызвать интерес. Смех у меня вышел, скорее, зловещим, но грабитель не знал, что зубы его жертвы тоже клацают от страха. Так что, сойдёт.

— Глупец! — возопила я как можно громче, — сегодня ночью ты мог найти себе проблем десятками разных способов, но предпочёл этот! Вали-ка ты подобру-поздорову, пока не поздно, — менее пафосно, но не менее громко закончила я.

Можно было по-простому завопить и броситься наутёк. Оборотень услышал бы и примчался в любом случае. Другой вопрос, что, как ни крути, стрелы летают быстрее волков, а освобождать Серого от роли мужа так скоро я не планировала. Поэтому продолжала заламывать руки и грозить грабителю всеми небесными и земными карами.

— Эй, женщина, — боязливо замер преступник, глядя на растрёпанную, злую и изрыгающую ругательства меня, — вы полегче с проклятиями! Мало ли! — разбойник постучал прикладом себе по лбу. — Я ж и пальнуть могу!

— В кого, прошу прощения? — деликатно уточнили из кустов, — В слабую беззащитную женщину или в злобного говорящего волка?

Разбойник медленно повернулся к кустам.

Завизжал, как маленькая девочка, увидевшая огромного паука.

Закатил глаза и осел на землю. Тоже мне, благородная девица.

Волк брезгливо отряхнул над телом лапки:

— Делов-то.

Обыскав и связав мужика, мы пришли к выводу, что не только сегодняшний день был для него неудачным. Нами были обнаружены: старенький арбалет, который при ближайшем рассмотрении оказался помят и стрелял как минимум на сажень[ii] отклоняясь от цели. Это я проверила опытным путём, случайно спустив тетиву и возблагодарив всех богов за то, что оружие оказалось столь же кривым, сколь и мои руки. Маленький нож, судя по запаху и степени тупости предназначенный исключительно для нарезки колбасы. Пырни меня кто подобным ржавым предметом, я бы предпочла скончаться от страха перед заражением крови. Надгрызенный солёный огурец в кармане. Девять мелких медных монет, бережно завёрнутых в тряпицу и припрятанных в рваный сапог. Завершала картину лежащая поодаль огромная шляпа с цветастым пером, которую обыскиваемый использовал в качестве мешка для найденных ценностей. Пока в ней одиноко лежали аккуратно сложенные штаны Серого. Муж тут же спохватился, что не мешало бы натянуть их на себя. К моему большому сожалению. Словом, вид у нашего несостоявшегося разбойника был настолько печальным, что ему впору было просить милостыню, а не вымогать. Мужика стало жалко. При ближайшем рассмотрении он оказался ещё менее пугающим. Мне сразу захотелось заштопать его изодранную рубаху, накормить болезного дурака и отпустить с миром.

— Я знаю этот взгляд, — нахмурился Серый, — чего удумала?

— Мне его жа-а-а-алко! — заныла я, — Посмотри какой тощий!

— Я тоже тощий. Что ж ты меня не жалеешь.

— Ты тощий всегда был, а этот явно голодает.

— Ага, жизнь разбойная — она тяжёлая.

— Ну Се-е-е-ерый!

— Он тебя ограбить хотел.

— Он сожале-е-ет!

— Он тебе арбалетом угрожал!