А Серый летел на меч. Так медленно, что хватило бы времени выбежать на улицу и кликнуть помощь.

Но помощь была уже здесь. Правда, я её пока не видела. Зато чувствовала, что тот, кто оберегает меня, рядом. И злится. Очень злится.

Воздуха становилось всё больше. Ему некуда вместиться, и он разрывает, палит грудь. Больно. Но словно больной зуб вырываешь.

Я завопила.

Рык раздался по подземелью и заставил замереть головорезов, никогда, на самом деле, не видевших оборотня вживую.

Я подняла лицо. Посмотрела на обвисшего на руках откормленного детины мужа. Точно девица в руках разбойника — беззащитный и слабый. Я прыгнула к нему, на ходу без сожаления ломая Гриньке шею.

Она всё-таки начала убивать.

Она всегда была сильной.

Ни на миг не давала слабины, даже когда рыдала над мертворождённым щенком. Моя мать. Она казалась такой сильной, какой не была ни одна женщина. Или одна всё-таки была?

Она стала такой же смелой. Такой же уверенной. Она тоже не сомневалась ни в одном своём поступке.

Фроська лежала на земле, нелепо закрывая распоротый живот ладонями и лепетала так тихо, что человек и не услышал бы. Я человеком не был. Я слушал. Он говорила, что полежит минуточку и тут же пойдёт дальше, потому что надо спешить.

Она не понимала, что умирает.

Наверное, этот ублюдок сходил с ума. Он хохотал, как ненормальный и порывался распороть живот и себе тоже. Я его не останавливал. Я даже хотел ему помочь. Но верил, что Гринька и сам справится.

Фроська смотрела на меня сквозь сгущающуюся тьму. Пока живым взглядом, не способным разглядеть тот мир, откуда нет пути мертвецам.

Я подполз к ней и уткнулся лицом в залитую кровью рубаху. Пахнуло жаром. Она умирала.

Никому и никогда я не пожелал бы своего проклятья.

Наверное, я любил её недостаточно сильно, чтобы отпустить с миром.

Никому я не пожелал бы своей участи.

Чувствуя, как черты лица перетекают в звериные помимо воли, как облизывается волк внутри меня, чуя запах крови, я мечтал лишь о том, чтобы мне хватило сил отпустить любимую. Но знал, что сил не хватит.

Мои зубы впились в кожу чуть выше раны. Рубаха разошлась с едва приметным треском, клыки вошли в плоть, как на охоте.

Многие века оборотни никого не обращали. Мы вымирали, но неизменно выбирали честь, а не слабость.

У меня не было чести. Умерла вместе с моей семьёй.

Фроська очнётся на утро и даже не вспомнит, как стала одной из нас. Если я уберегу её, если она никогда не испытает жажды, что заставит её обратиться, волк внутри будет спать. Крепкое здоровье и крутой нрав ещё никому в жизни не мешали.

Лишь бы ей не пришлось обратиться.

Я щерилась на безвольно раскинутые по подземелью тела. Никто из них уже не сможет встать. Хотелось есть, но кровь воняла падалью — эти люди начали гнить задолго до собственной смерти. Серый лежал тут же. Лапы его подрагивали, но уже не скребли в предсмертных судорогах. Зверь быстро лечится. К ночи сможет идти сам. Я ткнулась мордой в его тёплый нос и тихонько заскулила. Он не ответил, но едва слышно засопел. Смог обратиться — сможет и выжить. Я вылизала мужа и устроилась рядом, грея его окровавленный бок. Спать не буду. Должен же кто-то быть начеку. И тут же уснула.

Позже мы нашли в себе силы протащиться по подземному ходу ближе к лесу. Запахи тревожили как никогда, но опасности я не чуяла.

Шерсть не давала замёрзнуть, костёр разводить теперь без надобности. И на удивление легко. Впервые я спокойна и чувствую себя свободной, словно после долгого наказания мама, наконец, выпустила со двора. Я даже попыталась поймать зайца. Правда, не вышло. Лишь притащила Серому пару полевых мышей, благо, достаточно откормленных и позволивших восстановить силы.

— Я тебя люблю, — первое, что произнёс Серый, когда смог говорить.

Смешной. Будто я и так этого не знаю.

— Спи, — посоветовала я.

Серый досадливо махнул волчьей мордой:

— Я тебя люблю, — упрямо повторил он.

— И я тебя люблю, — отозвалась я. И так же всё ясно — зачем вслух говорить, если можно просто ткнуться носами.

— Поэтому я не смог дать тебе умереть. Это я обратил тебя.

А кто же ещё? Странно, но новость меня ничуть не взволновала. Мы оба живы, сыты, так чего ещё желать?

— Ты не должна была ни помнить, не обращаться. Ты умерла бы человеком. А теперь ты…

— А теперь я — как ты, — заключила я, — отдыхай.

Серый покачал головой:

— Я пошёл в старый дом поэтому. Мы веками никого не обращали и мало что помнили. Мне нужны были книги. И зелье, которым сдерживали ярость щенков. Я бы узнал, как тебе не превратиться, как остаться нормальной.

Я расхохоталась:

— Когда это я нормальной была? Ну-ка? Ну обратил ты меня. Что с того? Лучше было б, чтоб я лапы протянула?

Чудной у меня муж! Нашёл проблему! Я за него, дурака, замуж выходила, не глядя, волк он, ёжик или бурундук. Да хоть северный олень!

— Спасибо! Спасибо тебе, дурак! Кабы не ты, мы б сейчас оба мёртвые лежали.

— Сама дура… — обиделся Серый. — Ну не твоя это дорога, не волчья!

Я лизнула мужа в нос. Ну что за ерунда? Он посмотрел на меня с недоверием. Неужели искренне думал, что что-то в нашей ненормальной жизни изменится, если она станет ещё чуть более сумасшедшей?

— Не моя. Наша. Наша волчья тропа. И я обещаю, что мы пойдём по ней вместе.

КОНЕЦ