– Я поговорю с лордом Рейвенкрофтом, – продолжала маркиза, – а он перед заседанием судебной коллегии обсудит это дело с графом Нортуоком и лордом Торном. Посмотрим, что нам удастся сделать для вас и для чести вашей семьи.

– Вы… вы очень добры… – отрывисто пробормотала Саманта. Не зная, что делать дальше, она встала, побудив хозяйку сделать то же самое.

– И мое предыдущее предложение, разумеется, остается в силе. – Обеими руками в перчатках, мягких, словно гусиный пух, Мена Маккензи сжала руку Саманты. – Если нужно, я лично готова собрать вам в помощь армию пастухов.

– Я… буду очень признательна.

Исполнив нечто среднее между поклоном и реверансом – сама не знала, что именно, – Саманта повернулась, чтобы идти вслед за лакеем к дверям. Однако остановилась, кое-что вспомнив.

– Леди Рейвенкрофт, могу я еще кое о чем вас спросить?

– Разумеется! – любезно откликнулась Мена.

– Не знаете ли вы, что означает гэльское слово «бонни»? Лорд Торн постоянно меня так называет. Видимо, это какое-то оскорбление. Я хотела бы ответить ему тем же, но не могу подобрать подходящего слова.

На этот раз изумилась Мена. Пожалуй, целую минуту она не могла прийти в себя. Наконец сказала:

– Дорогая моя мисс Росс, «бонни» – действительно шотландское слово, но вовсе не оскорбительное! Скорее уж это комплимент.

– Вы уверены?

– Совершенно уверена, – лукаво улыбнувшись, ответила маркиза. – Видите ли, «бонни» по-гэльски означает «красавица».

В охоте Гэвину не было равных. Совершенный хищник, он с непревзойденным мастерством выслеживал и настигал свою добычу повсюду – от Сахары или Шварцвальда до великосветских салонов и будуаров Империи и континента. Давным-давно он усвоил: секрет в том, чтобы каждый раз использовать наиболее подходящую тактику. Подобраться поближе к добыче, выведать ее слабости, а затем нанести смертельный удар.

Иногда это значило – притвориться безобидным, натянуть овечью шкуру и прибиться к блеющему стаду под видом своего. Иногда же следовало стать львом – смело раздвигать травы саванны, мощным ревом сообщая возможным соперникам, что здесь твои охотничьи угодья. Случалось и так, что требовалось стать незаметным – превратиться в тень, в пар, витающий в воздухе, пар незримый и неощутимый… До тех пор, пока для жертвы не станет слишком поздно.

Но любимая его тактика – прикинуться добычей и броситься бежать. А затем, в тот самый миг, когда мнимый хищник уже готовится совершить бросок, – обернуться и нанести удар, сполна насладившись изумлением жертвы. Непревзойденная тактика – и с волками, и с женщинами.

В самом деле, есть какое-то мрачное удовольствие в том, чтобы вырвать сердце врагу в тот самый миг, когда он уже нацелился на твое сердце. Возможно, наслаждаться этим способно лишь чудовище, но ведь в жилах Маккензи течет кровь чудовищ, верно? Чудовище произвело его на свет. Чудовище изуродовало шрамами его тело, запятнало имя… и погубило его мать.

Много лет назад Гэвин думал: если научится быть кем-то другим – кем угодно, только другим, – семейное проклятие его минует. И он научился быть кем угодно. Поэтом и князем. Богатым бездельником и львом. Любовником и охотником. В конце концов, кем были шотландцы до пришествия паровых машин и английских денег?

Охотниками!

Всему, что умел Гэвин, научили его наблюдение и опыт. Но не только. Были и другие, куда более талантливые учителя.

Боль. Голод. Неудачи.

Но каким же самонадеянным болваном он оказался, когда решил, что эта авантюра со скотоводством будет отличаться от остальных! Решил, что все у него получится без особого труда и без душевной боли. Что достаточно будет прочитать несколько книг, поговорить с опытными людьми – и он перейдет к разведению скота так же легко, как в былые времена проскальзывал в будуар какой-нибудь графини.

«Ну почему, – думал он, вздыхая, – почему мне ничего не достается легко? Почему любую мелочь мне приходится выгрызать зубами? Вон сколько людей прорубаются сквозь жизнь как сквозь бурелом, оставляя позади изломанные, изрубленные чужие судьбы, а небеса не перестают проливать на их недостойные головы обильные благословения. Почему же я постоянно барахтаюсь в болоте, и все, чего я хочу, достается мне дорогой ценой?»

Гэвин приложил винтовку к плечу, глядя на добычу, которую выследил по кровавым следам. Измученное животное, только что пережив новый приступ судорог, лежало на боку.

– Мне жаль, но ничего другого не остается, – пробормотал он.

Животное подняло голову, поросшую на удивление длинной рыжей шерстью. В больших влажных глазах читались боль, страх, а кроме них – какая-то особая коровья нежность.

«Странно… – с горечью подумал Гэвин. – Сколько раз мне приходилось убивать, но каждый раз как будто снова теряешь частичку невинности».

Он уже готов был нажать на курок, как вдруг позади раздался щелчок чужого курка. Гэвин замер.

Ему не нужно было оборачиваться, чтобы понять, кто стоял у него за спиной. Это он понял прежде, чем она открыла рот. Почувствовал, сам не зная, каким образом.

– Ах, это вы! – воскликнула она. Особой радости в ее голосе не слышалось.

– Верно, бонни… это я. – Ответ получился не слишком остроумный, но сейчас Гэвину было не до шуток. И он был «рад» с ней встретиться примерно так же, как она с ним.

– Там, откуда я приехала, за убийство чужого скота вешают, – сообщила Элисон.

Гэвин мысленно проклял каждый дюйм территории США – этой торгашеской Мекки, превратившей обычную шотландскую девицу в чертову американку, готовую по любому поводу спускать курок.

– Это не убийство, – процедил он сквозь зубы, злясь и на нее, и на себя. Как же он позволил Элисон подкрасться незамеченной – да еще и верхом? Но его кровь волновало и какое-то странное предвкушение… – Я избавляю корову от более страшной участи, – пробурчал Гэвин.

– От какой же? – Элисон у него за спиной спешилась, мягко спрыгнув на влажную лесную землю. – В вашем обществе она может откинуть копыта от скуки? Должно быть, такое с вами не в первый раз! Но это не причина, чтобы всаживать ей пулю в голову.

– В моем обществе еще ни одна женщина не лишалась чувств от скуки. Вот от волнения или от счастливого изнеможения – такое бывало.

Элисон подошла ближе. И снова Гэвин отметил ее высокий рост – такая женщина могла бы целоваться с ним, не вставая на цыпочки… При этой мысли ему захотелось улыбнуться, и он особенно сурово нахмурился, пресекая столь неуместное желание.

Элисон издала какой-то странный звук – нечто среднее между хихиканьем и фырканьем.

– Вы что, хотите сказать, что залюбили эту бедную корову до полусмерти? – В кобальтовых глазах девушки была явная насмешка.

Гэвин вдруг поймал себя на том, что смотрит в ее глаза не отрываясь, смотрит с таким же восторгом и трепетом, с каким в ясный полдень вглядывался в воды Лох-Ау.