и, глядя через ее глаза, понять алгоритм ее будущих действий. Если она выберет меня, то нападет, скорее всего, здесь, во дворе. Дождется меня в темноте и прыгнет на спину. Хоть на улицу не выходи, пока свет полнолуния не перестанет заливать землю. Могу и не выходить, пересидеть в норе.

А если первой жертвой она назначит Полякова? Как тогда поступит? Вряд ли так же. Скорее всего, она не боится проиграть, не думает, что Поляков может оказаться сильнее. Слишком уверена в своих силах. Но просто напасть на него в темном закоулке – нет. Неинтересно. Не ее стиль. Ей нужна охота. Бег. Радость погони. Хрип загнанной жертвы. Это для нее победа. А убийство – просто заключительный аккорд в сыгранной ею мелодии. Так что сначала она наиграется с Поляковым. А потом просто и быстро убьет меня. Сценарий будет именно таким. Значит, надо предупредить следователя. И плевать, что он сочтет меня сумасшедшей. Даже если он отмахнется от моих слов, что-нибудь останется у него в голове, и он будет готов к встрече с Волчицей.

А может, зря себя накручиваю? Может, они уже нашли ее? Спросить Полякова? Да разве он скажет? С чего бы? Но позвонить надо.

Я не раздвигаю шторы на окне. С того самого дня, как встретила Волчицу у своего дома. Так и живу днем в полумраке, лишь настольная лампа да ноут светятся. Мне все кажется: подойду к окну, раздерну занавески, а там она. Прямо за стеклом. И что тогда?

Как-то захожу в подъезд – соседка со второго этажа навстречу. Неприятная дама. Всегда мне улыбается эдак сочувственно: «Вы так мучаетесь, так мучаетесь, Елена Васильевна! Как я вам сочувствую!» – только что глаза не закатывает, чтоб мою святость изобразить. Я всегда старалась мимо нее бочком и не глядя. Выдавлю: «Здрасте», – и в свою норку юрк. Неудобно же, мои разорутся ночью, а ее окна как раз над нашими. Вот и сейчас она тоже: любопытными глазками-бусинками в лицо мне уперлась, тонкие губы расползлись, верхние зубы наружу – длинные, острые, – голосок сладенький, блеющий.

– Еленочка Васильевна, здравствуйте! А я слышала, вы квартиру продаете. К родственникам переезжаете или…

Мазнула по моему пальто новому взглядом оценивающим, и я услышала окончание: «…мужика себе нашли?»

– С чего вы взяли? – спрашиваю.

Она зачастила:

– Ну как же! Я мимо хожу, а у вас темно все время. Значит, съехали. Ну и мебель. Вы же квартиру-то чистили. Все перед продажей старье выкидывают, чтоб просторнее выглядело. Ну и правильно. Продать эту квартиру. Вы уже к агентам обращались? А у меня, я вам рассказывала, племянница Верочка – они второго ребеночка ждут. А квартирка-то с кошкин лоб. Сестра моя, да Верочка с мужем, да маленький, да Верочкин брат, он школу заканчивает. И все в двушке. А тут…

Помолчала, глазенками похлопала, и я опять услышала: «…такой шанс».

– У знакомого-то человека всегда надежнее покупать. У вас квартирка-то небольшая, сантехника старая, но их бы устроило. Они, правда, только в рассрочку могут, но вы…

Снова пауза, и снова у меня в голове: «…перетопчетесь».

Ну вот почему мне опять перед ней неудобно стало? Перед этой крысой, готовой поживиться остатками моей жизни? Вроде как я перед ней оправдываться должна – извините, мол, что надежд ваших не оправдала, не продаю я, у меня ничего другого нет.

– Нет, нет… – начала я, в пол от смущения уставившись.

И затормозила. Какого черта? Чего я приседаю? Перед кем? Глаза подняла, чтоб ей взгляд мой из-под полей шляпы виден был. А взгляд у меня, чувствую, нехороший, злой, острый. Я этой бритвенной остротой прямо по жадным глазонькам хлясть – та аж отпрянула. Значит, поняла.

– Никогда не приставайте ко мне с вашими проблемами. Я их решать не собираюсь.

Прозвучало как «проваливай». И соседка заметусилась, замела по площадке крысиным хвостом, зашуршала лапками, порскнула мимо меня на улицу. Провалилась.

Я в квартиру вошла, свет зажгла и шторы на окнах раздернула. Я здесь. Хватит прятаться!

Поляков

Кто я?

Сон. Сплю и знаю, что сплю, знаю, что только сон. Но от этого не легче. Он тяжелый, муторный и очень подробный. Как фильм, я смотрю его и одновременно участвую.

Город, темный настолько, что не разглядеть дома на улице. Окна не горят, просто черные каменные кулисы по сторонам. Где-то далеко впереди едва светит фонарь – простая лампочка-сорокаваттка на черном проводе, свисающем с перекладины. Такой же фонарь сзади, далеко. Свет их не пересекается, не охватывает улицу, темнота сдавливает эти тусклые огоньки. Темнота угнетает. Иду, касаясь рукой шершавой холодной стены – почему-то знаю, посередине идти не стоит. На углу дома сворачиваю и вдруг вижу, открывается дверь, и оттуда – яркое белое свечение. Мне туда!

Вхожу и оказываюсь в кабаке. Почему я думал, что здесь будет светло? Полутемное, низкое и тесное помещеньице, заставленное столами и лавками, серые фигуры склоняются над большими кружками. На меня никто не обратил внимания.

Ко мне придвинулся высокий… кто? Вижу, что не человек – медвежья морда из-под капюшона. Да это же братец Беорн! Протягивает мне кружку:

– Пей.

Тяну руку в сером широком рукаве – на мне балахон, перевязанный веревкой, на голове такой же, как у медведя, капюшон. Нюхаю содержимое кружки – обычное пиво, «Жигулевское», наверное. Пить не хочется, но присаживаюсь на краешек лавки. Оглядываюсь.

В сумраке лица разглядеть трудно. Да и лица ли это? Рожи. Рыла. Морды. Паноптикум гоголевских уродцев. Меня мучает вопрос – а что под капюшоном у меня? Все то же привычное лицо, которое вижу каждый день в зеркале, или уже что-то иное? Кто я? Человек или?.. Додумывать не хочется.

За спинами вижу дверь, она занавешена тряпкой. Туда постоянно заходят посетители кабака. Выходят. Но выходит меньше: вот зашли трое, а вышел один. Теперь туда четверо – обратно двое. Значит, остаются где-то там. Встаю, иду к этой дверке.

За ней просторный зал. Вот уж где светло по-настоящему. Наконец-то! Здесь полно народу. Люди ходят, чинно раскланиваются, собираются группками. Они похожи на членов средневековых гильдий – там в поварских колпаках, тут с подвешенными у пояса ножницами, эти с книгами и рукописями в руках, те с молоточками и клещами. Постепенно все общество разбивается на группы. А мне куда? К кому? Я в своем сером балахоне здесь чужой, неуместный. От этого мне неуютно. Хочется к людям. Но к какой группе подойти?

Вдруг передо мной оказывается некто в таком