настойчивых упреков, позвать их к нам 17-го» (в печатной редакции запись сведена к одной фразе: «Заходила к Троицким, узнала, что Добраницкий арестован»)[329]. Раздражение, окрасившее запись Е. С., могло быть следствием неотвязной мысли автора дневника о возможном нежеланном читателе. Впрочем, нельзя полностью исключить и того реального, хотя и полупатологического, раздражения, которое охватывало остававшихся на свободе, когда кто-то из впавших в отчаяние знакомых мог, как им казалось, опасным приближением принести в дом «заразу». К тому же Е. С. помнила, как Добраницкий уверял ее: «я не исчезну»… – и была, если можно так выразиться, разочарована.

15 ноября 1937 года – запись об одном из визитов Г. Конского:

«…пока М. А. говорил по телефону, он, войдя в кабинет, подошел к бюро, вынул оттуда альбом, стал рассматривать, осмотрел подробно бюро и пытался даже заглянуть в конверт с карточками, лежащий на бюро. Форменный Битков!

А жаль – так, вообще, он и талантлив, и остер, и умен»[330].

В показаниях на допросе 19 ноября 1937 года, спустя месяц после ареста, Добраницкий полностью признал себя виновным во всем, что предъявляет ему следователь со значащей фамилией Мозжухин.

«Вопрос. Вы являетесь врагом советской власти и арестованы за то, что до дня Вашего ареста вели активную борьбу с Советской властью. Вы это признаете?

Ответ. Да, я признаю себя виновным в том, что с 1925 г. являлся врагом Советской власти, изменником своей страны, занимался шпионажем в пользу Польши и примыкал к троцкистским организациям, хранил, размножал и распространял троцкистские контрреволюционные документы, троцкистские архивы». Далее – подпись Добраницкого (л. 20; каждые 2–3 абзаца скреплены такой подписью, что говорит о характере допроса).

Далее упомянут как заведомый шпион брат его матери Сташевский, который будто бы, пригласив Добраницкого к себе домой «в 1930 или начале 1931 г. 〈…〉 сказал, что ему все известно о моей шпионской работе в пользу Польши по указанию моего отца Добраницкого, после короткой паузы Сташевский предложил: „Ты будешь продолжать эту работу по моим заданиям, имей в виду, что доверия особого ты не заслуживаешь, но ты уже не ребенок, пора тебе понять, что ты играешь головой, поэтому сохраняй строжайшую конспирацию, никаких записей быть не должно, все будешь передавать мне лично на словах. Ты стопроцентный интеллигент, им и оставайся для польской разведки. Твоя задача характеризовать круги литераторов, историков и молодежи, встречаться будем раз в месяц“ 〈…〉» (л. 29).

Сконструированный здесь «монолог Сташевского» показывает (помимо драматургической увлеченности самого следователя), как НКВД переключало собственное задание агенту на мнимые задания «польской разведки», – и текст дальнейших показаний, идущий уже в большей степени от самого Добраницкого, был как бы двуфункциональным. Добраницкий сообщал, что Сташевский «из моего окружения интересовался следующими лицами:

1) Леонов Леонид Максимович, писатель, был в свое время председателем Союза советских писателей, сейчас член правления этого союза, лидер беспартийной группы в Союзе писателей, в которую входят: Тихонов, Лавренев, Федин, Слонимский, Чуковский, Зощенко и А. Н. Толстой, но последнее время Толстому не стали доверять и он от этой группы отошел.

О советской литературе Леонов мне говорил так:

„Писатели-коммунисты не талантливы, но они травят беспартийных писателей, чтобы те их не забили. Талантливых произведений в советской литературе нет и не может быть потому, что люди боятся писать, боятся говорить и думать, их запугали, я, например, пишу в пустоту, я не знаю, есть ли у меня читатель и нужен ли я ему, у нас ведь пишут по приказу, я пишу хоть бы и в пустоту, а сколько людей молчат“.

Леонов проявлял большой интерес к контрреволюционным организациям, распространял клеветнические контрреволюционные измышления о руководителях советской власти и коммунистической партии, сомневался в виновности Зиновьева, отрицал виновность Пятакова и доказывал, что дело Тухачевского и других: „чудовищная провокация со стороны Советской власти“. Он с жадностью ждет возможности буржуазного переворота, распространяя контрреволюционные, провокационные слухи о „термидорианском (в документе с ошибкой. – М. Ч.) перевороте“.

Я Сташевского подробно информировал о Леонове, и он им очень заинтересовался, расценивая его не только как крупного писателя, но и как рупор влиятельной группы беспартийных писателей.

2) Лавренев Борис Андреевич, ленинградский писатель с весьма загадочным прошлым, бывший офицер, в 1918 г. в Киеве при Советской власти сидел в тюрьме, в 1920 г., по его словам, командовал береговой обороной Крыма и в 1921 г. редактировал военную газету в Ташкенте, женат на Горбаневской Елизавете Михайловне, которая мне по секрету сказала, что ее настоящая фамилия Голицина 〈sic!〉, которую она скрывает. Лавренев имел близкие отношения с шпионом Колбасьевым, в 1934 г. Лавренев с женой ездили за границу в Париж и в Италию. В 1931 г. Лавреневу и его жене я показывал свой троцкистский контрреволюционный архив, которым особенно интересовалась Горбаневская.

Лавренев, так же как и Леонов, контрреволюционно настроен, а его жена очень подозрительная по шпионажу, кроме этого о них как о врагах говорит и тот факт, что они, зная о наличии у меня троцкистской нелегальщины, не сообщили соответствующим органам.

Я был также связан с женой осужденного по делу трудовой крестьянской партии Чаянова – Чаяновой-Гуревич Ольгой Эммануиловной, работающей искусствоведом, Кронманом, Егорьевой Натальей Николаевной, работающей редактором издательства „Московский рабочий“, Аптекарем Валерьяном Борисовичем, научный работник, бывший активный участник контрреволюционной группы „демократический централизм“, в 1937 г. арестован НКВД, и Баклаевым Георгием Павловичем, работающим в качестве директора института заочного обучения партактива при МК ВКП(б).

Все эти люди мною были выбраны, как лица, имевшие отношение к троцкистам, резко критиковавшие нынешнее руководство ЦК ВКП(б) и с успехом могущие быть использованы в моих шпионских целях, что я не без успеха и делал, тем более что все они занимали такое положение, которое им давало возможность раньше других быть в курсе интересующих событий. Кроме этого я и лично Сташевский были связаны с бывшим председателем СНК РСФСР Сырцовым Сергеем Ивановичем, который бывал у Сташевского на квартире и с ним вел антипартийные беседы.〈…〉

Вопрос. Следствию известно, что Вы имеете большую белогвардейскую библиотеку. Где она сейчас находится?

Ответ. Во время нахождения в Гамбурге мой отец Добраницкий мне покупал белогвардейские книги, таким образом я имел большую белогвардейскую библиотеку, которую привез в Москву. Здесь Сташевский дал мне несколько принадлежавших ему белогвардейских книг и штук 20 белогвардейских книг дал мне, взятых им у Уншлихта, моя белогвардейская библиотека таким образом состояла из 130 книг.

В 1933 г. всю белогвардейскую библиотеку числом в 130 книг я продал за 500 рублей Гуковскому Алексею Ивановичу, работающему в главной редакции „Истории гражданской войны“ 〈…〉[331].

Вопрос. Таким образом, следствием установлено, что вы с 1925 г. будучи обработаны участником „ПОВ“ своим отцом М. М. Добраницким вступили в члены „ПОВ“ и начали нелегальную пересылку М. М. Добраницкому интересующи[х] его материал[ов] через