лабораториях стоят на дубовых столах, сверкают начищенной медью. Балясины на лестницах помнят княжеских детей. Рояль — обязательная деталь обстановки. Деревья в парках шелестят по-прежнему, и те хозяева, что уцелели, все так же пьют на верандах чай — прислуга в наколках (в исконном, разумеется, понимании), а на столе — варенье, сваренное не по способу семьи Левина, а по способу семьи Китти.

А теперь я обонял запах стариков, собранных в одном зале. Были, впрочем, внуки и внучки. Среди них, привлеченных для транспортировки старшего поколения, мне более нравились внучки.

Пожилые ученые пели удивительно фальшиво, пожилой ударник был похож на дождь, равномерно молотящий по жестяной дачной крыше. Но тут на сцену выбежали пригожие девки в гладких черных колготках — это был беспроигрышный вариант.

Вот пригожие девки меня всегда занимали — критерием правильного мероприятия было присутствие пригожих девок. Ведь у пригожих девок каждый вечер — тендер, и дурного они не выбирают. (В некоторых случаях пригожих девок можно заменить на телевидение). Что там у них за жизнь, что это за кордебалет я не выяснил. Значит, не всё так плохо.

Я видал много капустников — пионерских и комсомольских, поставленных по методичке, видал кавеэнщиков, шутки которых за два года обычно опускаются ниже на метр, видал и корпоративное самодеятельное веселье. Политические шутки ведь — особая статья. Рецепт этого юмора прост — это были переделанные песни. Какие-то странные остроты вроде романа "Приподнятая целина" и денежной единицы "Тридцать паскудо". Репризы, в которых шелестят прошлые имена: Завеюрха… Что за Заверюха? Куда? Сосковец… Зачем Сосковец, чего? А уж Собчак стал теперь окончательно женского рода. Стариковский запах этих шуток был как визит к родственнику в Коровино-Фуниково, где жирные кастрюли и загнутый линолеум на кухне. Это были шутки периода Перестройки. Особые словоформы эпохи коллективных просмотров Сессии Верховного Совета.

Когда точка общественного интереса на чем-то сосредоточена, как была когда-то на физиках, а потом на писателях, а теперь на артистах, то и капустники из этого пула в цене. Но жизнь прихотлива — и запоздавшие капустники несчастны, как стихи на юбилей завотделом, как кошка под дождём.

Тут вот еще что важно — удивительно, как беззащитна политическая сатира, если к ней относится серьезно. Если политические шутки недавних времён перебирать как увядшую листву и швырять в камин по тютчевскому завету — куда ни шло. Но вот серьёзность… Это проблема личного восприятия, впрочем.

Но зал был полон, всем билетов не хватило.

— Замечательно! Просто прекрасно, — бормотали старики, ёрзая в креслах.

Но кто бросит камень в этих людей? Уж не я.

Потому у них была дискотека — от тех кому за шестьдесят, и кому за восемьдесят — и было у меня впечатление, будто я попал на сходку друидов, и подсматриваю их обряды из-за куста. Старикам было похрен, впрочем, кто на них смотрит. Одна из гостей обмахивалась веером, и было понятно, что её учила работать веером бонна, а не кино из заграничной жизни. А вот был старик со слуховым аппаратом, что вёл партнёршу в вальсе сквозь угрюмое диско. Нет, у них была своя правда, как не крути. У стариков был свой круг и слава, а я сам был тот ещё гондон — с меня спрос особый, и оправдаться мне невозможно. У стариков была Бомба, диссидентская фронда и цэ-пэ-тэ диаграммы, а у меня хуй чего было. Что я выну из кармана?

Именно что хуй.

Даже девки были не мои.

Извините, если кого обидел.

21 декабря 2009

История из старых запасов: "Слово о горьком горьковском направлении русской литературы"

Проезжая под стук железнодорожных колёс платформу "Серп и молот", я подумал, что мой друг Профессор Гамулин именно потому съехал с катушек на водочной тематике, потому что дача его находилась по пути следования героя алкогольной поэмы. Говорят так же, что если ехать по этому Горьковскому направлению в обратную сторону, то буде всё наоборот: люди всегда перемещаются в одиночестве, в поезд садятся пьяные, а по дороге до Москвы — трезвеют…

Беда ещё в том, что у меня смешанные чувства к этому произведению — точь-в-точь как у того человека, что наблюдал за тем, как его тёща на его автомобиле падает в пропасть.

Венедикт Ерофеев окружён такой толпой прихлебателей и отхлёбывателей, что Киркоров на прогулке кажется неизвестным сотрудником телевидения. Прорваться через эту толпу нет никакой возможности. Эти прихлебатели, будто жуки, копошатся на тексте поэмы, бросаются цитатами, как окурками, так что я принужден отвечать им продолжением этих самых цитат. Жуки-короеды подмигивают мне, булькают горячительными напитками, позванивают стаканчиками, и, в общем, ведут себя гадко. А мне не хочется выдавать трагедию за весёлую норму.

А алкогольное путешествие, или, как говорят, алкогольный трип становится тяжёл и нелеп. Может, оттого, что я люблю выпить, всё меньше и меньше люблю я пьяных. Как-то, много лет назад я принял участие в странном действии. Меня пригласили на открытие памятников ерофеевским героям — человек с чемоданчиком встал на Курском вокзале, а девушка с косой до попы обреталась в Петушках. Потом они, кстати, переместились ближе к моему дому — шпалы и рельсы отвергли героев.

Но тогда для участников торжеств подали особую, литерную электричку. Она была окружена двумя линиями милицейского оцепления, хотя один дачник с сумкой на колёсиках всё же сумел пролезть к цели, и только в вагоне понял, как он опростоволосился. Дачнику нужно было куда-то в Купавну, а электричка свистела без остановок до самых Петушков. Было понятно, что случайный пассажир доберётся до дому только к вечеру. Но ему налили водки, и дачник понемногу успокоился.

Водку, кстати, носили по вагонам девушки в лихо приталенной железнодорожной форме. За умеренную плату девушки продавали и путевую коробочку. В этой бунюэлевской коробочке лежал кусочек варёной колбасы, варёное же яичко, кусок чёрного хлеба, плавленый сырок "Волна" и настоящий солёный огурец — не пупырчатый крепыш европейского извода, а правильный русский огурец из столовой, клёклый и кислый.

Откуда взялись эти продукты — непонятно. Но, сдаётся, что их привезли на машине времени.

Я захватил из дома гранёный стакан и начал пить со своими приятелями.

Мы вели неспешную беседу, только я время от времени прятал стакан, когда видел милиционеров, проходящих по вагону — мой способ прятать давно уже забыт большей частью человечества, и здесь не место его раскрывать.

Впрочем, милиционерам можно было только сочувствовать — инстинктивно они сжимали пальцы на дубинках, а вот приказа