Между безмерностью Бога и несущественностью человека Зохар размещал десять сфер божественных проявлений, к которым человек мог приблизиться и даже войти в них: высший венец Бога, мудрость Бога, его знания, любовь, власть, сострадание, бесконечность, величие, корни истоков и царство Божье. Эти десять сфер, через которые Бог проявляет непознаваемость своего состояния, могут быть представлены в виде дерева, но известно, что смола этого дерева, его жизненная сила существует, представляя собой высокий дух Божий.

Путем изучения этих сфер и размышлений над ними Химено и Абулафиа достигали того мистического состояния, в котором после долгих часов упражнений с буквами ивритского алфавита они приближались к последней тайне Бога. Тогда на бумаге перед ними могли возникнуть четыре буквы мистической тетраграммы YHWH, сливаясь в Имя, и их пробирала дрожь подлинного присутствия Бога.

Но когда цепкие пальцы инквизиции начали выхватывать одного скрытого еврея за другим, Химено предупредил: «Приятель, лучше бы сжечь все наши книги» – и, преодолев душевные терзания, они сожгли экземпляр Торы, пусть даже это была священная книга и для христиан, и их извлечения из Талмуда. Когда же пришел черед Зохара, Абулафиа пообещал, что сожжет его сегодня же вечером, но, не сообщив Химено, он спрятал ее в стене своего подвала, потому что не мог сжечь книгу, что принесла свет знаний в его душу. Позже Химено снова предупредил: «Мы больше не должны писать еврейские буквы. Ребенок может найти несгоревший клочок бумаги, или твоя жена увидит на столе следы букв». У них появилась привычка сидеть бок о бок в полном молчании – два скрытых еврея, каждый из которых по-своему постигал тайну Бога.

Удивительно, думал Абулафиа, что инквизиция не обратила на него внимания как на одного из друзей Химено, но тут он вспомнил, что Диего всегда мудро отказывался встречаться с ним в обществе. Он всегда приходил к нему как пациент, жалуясь на постоянные простуды.

– Я даже тебе не расскажу о других евреях, – однажды сказал он, – потому что может прийти день, когда нам обоим придется противостоять жестоким пыткам, и, если мы их не выдержим, лучше ничего не знать о соседях.

И теперь, сидя в этой белой комнате, Абулафиа старался восстановить в памяти все, что он знал о привычках Химено. «Он часто навещал меня, а я был евреем. Кроме того, он бывал в лавке Луиса Моро. Может ли это значить…» Он хлопнул себя ладонью по губам, чтобы положить конец даже этим размышлениям, потому что если он и попадет в камеру пыток, то не должен вызывать у судей ровно никаких подозрений. Он должен навсегда изгнать из памяти имя Луиса Моро, и если…

– О Господи! О Господи! – не выдержал он. Затем успокоился и подумал: «Как у Диего хватило мужества не назвать мое имя?» Абулафиа был готов выйти на улицы с восхвалением Химено, молиться за великую душу человека, отдавшего жизнь на костре, но он боялся. Он лишь беззвучно плакал, стараясь скрыть слезы, потому что неожиданно могла войти жена.

Задыхаясь от горя и чувства прегрешения, доктор Абулафиа принял решение: «Я покину Испанию. Я больше не могу выносить этот ужас». Он надеялся найти какое-нибудь тихое место, где сможет спокойно изучать Зохар – может, ему и удастся найти путь, каким, изучая эти десять сфер, обыкновенный человек сможет прийти к осознанию Бога. Но где еврей может обрести свободу? И как ему покинуть Испанию, чтобы добраться до нее? Лихорадочно размышляя, Абулафиа вспомнил, что однажды виделся с одним немецким евреем, который утверждал, что в великой Турецкой империи евреи могут жить, не опасаясь преследований, – и стал составлять сложный план, как добраться до Константинополя.

План был любительским, и реализовать его было почти невозможно, но доктор был в таком паническом состоянии, что его нелепости можно было простить. Первым делом, ему придется оставить жену и детей, что само по себе было непростым решением, потому что Мария Абулафиа была красивой и страстной женщиной, к которой он испытывал глубокую любовь, и у него было два здоровых, крепких и веселых сына. Но он сказал себе: «Если они захотят быть евреями, я не смогу спасти их из этой страны. А если они предпочтут оставаться католиками, как я могу доверить им свою тайну?» Он решил ничего не говорить им. Он был не в состоянии понять, что его бегство конечно же должно будет навлечь на них подозрения инквизиции, как на возможных соучастников.

Далее он предпринял столь же дурацкий шаг. Спустившись в подвал, он отодвинул два камня стены, вынул рукопись Зохара, оставшуюся от Диего Химено, и маленький золотой семисвечник, фамильную менору, которую Диего вручил ему в тот день 1522 года, когда они признались друг другу, что оба – скрытые евреи. Попытка тайно вывезти эти вещи из Испании, особенно через Севилью, была чистым сумасшествием, потому что их обнаружение означало безоговорочную смерть, но он не мог уехать без них.

Утром он поцеловал Марию, попрощался с мальчиками, сообщил, что его, как медика, вызывают в Севилью, и по пути, остановившись в гостинице, хладнокровно подделал документ, предписывавший ему по королевскому повелению отправиться в Египет, чтобы изучить медицинские открытия знаменитого испанского врача Маймонида, который в Каире пользовал калифа из рода Фатимидов. Более умный человек подделал бы документ так, что его безупречность вызывала бы сомнения; работа же Абулафиа, усеянная королевскими печатями сверху донизу – перенесенными с другого приказа, – была столь абсурдной, что сошла за подлинную.

В Севилье он трижды едва не попался. В гостинице придирчивый чиновник решил осмотреть его багаж, и Зохар чуть не попал ему в руки; в другой раз – когда он представил в крепости свое поддельное разрешение на отплытие; и наконец, когда доминиканцы допрашивали его, как и всех пассажиров, перед окончательным отплытием.

– Разве этот Маймонид не был евреем? – поинтересовались они.

– Да, – ответил Абулафиа, напрягая все мышцы, чтобы скрыть дрожь. – Сотни лет назад. Но его ценят как испанца.

– Почему король хочет, чтобы ты изучал еврейскую медицину?

– Вы знаете, что говорят о Маймониде. Если он советовался с луной, то не обращал внимания на ее пятна.

Доминиканец засмеялся.

– В тебе есть еврейская кровь?

– Ни капли.

– Что ты везешь с собой?

– Медицинские книги. – И наконец он покинул Испанию.

Едва только судно пристало в Тунисе, доктор Абулафиа, сойдя на берег, нашел лавку мясника, где изрезал верхнюю одежду и вымазал ее кровью. Он заплатил мусульманину, чтобы тот засвидетельствовал капитану – испанского врача зарезали грабители, и сейчас его тело лежит где-то на дне залива. Затем он перенес свой драгоценный багаж в маленькую гостиницу и с замиранием сердца стал ждать, пока не увидел, как корабль, подняв паруса, возвращается в Испанию. Его детский замысел сработал.

Он зашел к владельцу гостиницы и попросил у него ножницы и свечу. Заперев двери своей комнаты, он разрезал свечу на семь частей. Вставив их в менору Диего Химено, он зажег свечи, вознес молитву на иврите и символически смыл с головы воду крещения. Затем дрожащими руками взял ржавые ножницы и начал делать себе обрезание. Первый же надрез причинил столь неожиданную боль, кровь хлынула так внезапно, что он едва не потерял сознания. Но он справился с собой, прошептав: