этим вином в желудке. И тебе нужно было передвинуть корабль всего на милю.

— Я знаю это, ублюдок. Я там была.

Затем из нее полились слова — дикий, почти бредовый план перемещения Нилстоуна вниз по каньону, идея настолько нелепая, что ему стало больно слышать отчаянную надежду, которую она в это вкладывала; фантазия, мечта.

— За две минуты? — недоверчиво спросил он.

— Может быть, у меня будет больше времени. Я могла бы сразиться с Камнем. Сразиться и победить.

— Ты думаешь, что сможешь это сделать, Таша? Просто скажи мне простую правду.

В ее глазах была ярость. Она собиралась ударить его, укусить, сжечь своей ненавистью. Она положила голову ему на плечо. Одна рука нашла его щеку и нежно легла на нее. Стало тихо. Он слышал, как волны мягко разбиваются о корму.

— Нет, — сказала она.

Он обнял ее, и они оба лежали неподвижно. Сквозь наклонные окна он мог видеть, как Рой, вскипая, устремляется к горизонту, разрастаясь у него на глазах.

— В горах, — сказала она, — когда ты поднял рюкзак Болуту у обрыва, я не думала, что ты собираешься сбросить его с обрыва. Я думала, ты собираешься прыгнуть.

— Я подумал об этом, — сказал он. — Но этому ублюдку с Плаз-ножом, возможно, было бы труднее поднять меня и Камень вместе.

Таша заплакала — на этот раз не истерично, а с глубоким, отчаянным облегчением.

— Я хотела остановить тебя, — сказала она. — Я проникла глубоко в свой разум и воззвала к ней, умоляла ее разрушить стену и остановить тебя. Я дала ей свое благословение, свое разрешение. И ничего не произошло. Даже ради спасения твоей жизни я не смогла вернуть Эритусму. Вот тогда-то я и поняла, что никогда не смогу.

— Ты сможешь, — сказал он, — так или иначе.

— Стена слишком прочная, Пазел. В своих снах я бью по ней молотком. Появляется трещина, но она закрывается прежде, чем я успеваю снова поднять молоток. Она исцеляется быстрее, чем раньше.

— Из чего она сделана?

— Камень. Сталь. Алмаз.

Он покачал головой:

— Таша, из чего она сделана?

Она замолчала, ее рука все еще лежала на его лице. Наконец она сказала:

— Жадность. Моя жадность к жизни собой. Неважно, что тебе сказала Эритусма — какая-то часть меня думает, что я умру, если она вернется. Проснувшаяся часть меня достаточно храбра, чтобы встретиться с этим лицом к лицу. Но есть еще одна часть, которую я не могу контролировать, и она берет верх. Каждый раз. Время от времени я просто бросаюсь на стену, как сумасшедшая, Эритусма чувствует это и делает то же самое с другой стороны, бушуя и круша все подряд, и я начинаю думать, что мы могли бы просто сделать это, могли бы просто разнести стену на куски. Вот тогда другая часть меня начинает кричать, взывать, и это не прекращается до тех пор, пока не заделается каждая трещина.

— Взывать к кому?

Таша застыла, словно глубоко потрясенная этим вопросом.

— А ты, черт возьми, как думаешь? — спросила она.

Ее слезы становились все сильнее, сотрясая ее тело. Верный офицер пробил три склянки. Пазел крепче прижал ее к себе, убитый горем и глубоко напуганный. Должен ли он был спасти ее, принести в жертву? Была ли какая-то причина продолжать попытки, мучить ее надеждой в эти последние, благословенные мгновения перед концом?

Лежа лицом к потолку и смаргивая собственные слезы, Пазел почувствовал, как что-то маленькое пощекотало его сзади по шее. Он перевел взгляд и увидел оттенок голубого и золотого. Благословение-Лента. Вышитая лента из школы Лорг, предназначенная для свадебной церемонии на Симдже. Он поднял ее: шелк был частично порван, но он все еще мог прочесть двусмысленные слова: В МИР НЕВЕДОМЫЙ ОТПРАВЛЯЕШЬСЯ ТЫ, И ЛЮБОВЬ ОДНА СОХРАНИТ ТЯ.

Внутри него что-то изменилось. Таша почувствовала это. Все еще безудержно рыдая, она поднесла руку к его лицу, ощупывая.

— Что случилось? — спросила она. — Ты начал меня ненавидеть?

— О, Таша...

— Тебе не обязательно это скрывать. Я бы не стала. Я бы сказала тебе правду.

Потом он велел ей перестать плакать, поцеловал ее руку и волосы и пообещал, что он не сумасшедший, что он любит ее сейчас и делал это с того самого дня, когда она впервые прижала его к полу в соседней каюте, что они должны встать и позвать остальных, и что надо торопиться, потому что наконец-то он все понял.

Стена действительно была огромной, много лестниц и все крутые. В бледном свете раннего утра Пазел и Таша наблюдали за длинной процессией. Мужчины, длому, икшели, авгронги, селки. Не то, чтобы можно было отличить их друг от друга. Он улыбнулся. С такого расстояния они были просто его командой.

И они шли достаточно быстро, подумал он, несмотря на то, что некоторые несли носилки, а другие — шины. Но им надо быть быстрыми. Сухой земли скоро станет совсем мало, если все пойдет по плану.

Их друзья часто оглядывались назад и махали руками: Болуту, Олик, Нолсиндар, Герцил и Неда. Над ними, уже размытые расстоянием, поднимались Нипс и Марила. Они начали пораньше, на случай, если Мариле придется сбавить темп. Пазел улыбнулся. На это нет никаких шансов.

Только мзитрини шли медленнее, потому что несли самую тяжелую и странную ношу: труп Шаггата, забальзамированный по морскому обычаю, в гробу, запечатанном воском. У них все еще была задача, которую они должны были выполнить с его помощью, — уничтожить культ убийства.

Убийство. Это заставило Пазела задуматься об одной фигуре, которой не хватало в толпе. За последние несколько часов Сандор Отт просто исчез. Никто не видел, как он уходил, но их последний осмотр корабля ничего не дал. Неужели он бежал впереди них? Может быть, он спрятался среди деревьев? Или он мог скрыться в исчезающем отсеке? Сидел ли он, даже сейчас, на этом клочке острова, только что покинутом икшелями, рядом с тем другим «Чатрандом» и кладбищем, погружающимся в песок?

Возможно, они никогда этого не узнают. Пазел просто надеялся, что Отт покончил со своими кровавыми интригами. Что он перестанет причинять боль другим, возможно, даже самому себе.

— Что ж, Фелтруп, — сказала Таша, — тебе пора отправляться в путь.

— Но я не хочу покидать тебя, Таша, — сказал он.

— Собаки не полезут без тебя, — сказал Рамачни,