– Добро пожаловать, наш герой и незаменимый администратор. Мишка, иди, я тебя расцелую. Слово «ничтожество» беру назад.

Меня усадили рядом с хозяйкой дома, симпатичной, лет сорока, но еще сохранившей свою красоту женщиной. Она с места начала меня потчевать то тем, то другим, так что я вскоре осовел от еды и выпитой «малиновки». Благодарности ее мне за спасение мужа не было конца.

Пир наш затянулся до поздней ночи. В комнате уже оказалось восемь финляндцев. Все они знали полковника К.-К., их командира. Радости встречи с ним не было конца. Зашел «на минутку» и Петр. А засиделся до конца. На радости бегал домой за «последней», как он говорил, «косушечкой», конца которой не было. Но конец все-таки наступил.

– Ну, – встав, сказал полковник, – дорогие хозяева и родные финляндцы! Спасибо за прием и ласку. Утешили вы меня, старого вояку и вашего командира. Видите, как все случается в жизни… Гора с горой… – как говорится у нас, – а человек с человеком… Но, кто знает, может быть, эта счастливая встреча будет последней. Не все солдаты похожи на вас. Есть и другие, которые забыли и присягу, и честь, и совесть. И сегодня, как видите, ведут с нами войну. А за что? Неужели за то, что мы, ваши бывшие начальники, водившие вас к победам и к славе русского оружия, делившие с вами все тягости и лишения, вдруг оказались вашими врагами? Нет, братцы, это не так. Революцию навязали не мы, рядовые офицеры, а кто-то свыше. Мы же вот должны за это платить своей жизнью. Офицерство никогда не было врагом солдата. Наоборот, оно было их другом. Примером может служить то, что случилось несколько часов тому назад с Иваном и Петром и о чем вы слышали сегодня из их уст. А ведь вам твердили, наверное, красные вожди, что «белые» – звери. Правда, есть и у нас, так сказать, «герои», не разбирающие, виноват ты или нет, – пулю в лоб, и конец. Но это исключение… Что вам еще на прощанье сказать? Будьте хранимы Богом. Не поддавайтесь злостной лжи и пропаганде красной коммуны. Счастья русскому народу она не принесет. Наоборот, закабалит его еще сильнее, чем было во времена крепостного права. Так-то вот. Еще раз спасибо за хлеб-соль. Пора и на покой. И вам, господа, спать пора. Вон наш Костя (прапорщик Пот.) носом клюет. Наездился сегодня. Мишка, наш герой, почти спит. Лишь один поручик Покр. от бутылки никак оторваться не может. Спокойной ночи. Капитан Дуб., вы пойдете со мной.

В сопровождении Ивана, Петра и капитана Дуб. полковник, сердечно распрощавшись с финляндцами и нами, вышел из комнаты. С уходом полковника стало веселей. К нашей компании присоединились «случайно, на огонек, разыскивая свои части» – два кадета и два молодых прапорщика. «Финляндцы» принесли еще две бутылки водки. От нее вскоре не осталось и следа. Долго мы еще сидели. Почти до первых петухов.

Не хотелось верить, что шла война не на жизнь, а на смерть. Жестокая битва за честь и славу распятой России. Не верилось и в то, что, может быть, через несколько часов, а может быть, и минут – снова в бой или поход в неизвестность. Утешало нас лишь то, что с нами великий вождь – Верховный генерал Л. Г. Корнилов, легендарные генерал Деникин, генерал Марков, генерал Богаевский. Им мы глубоко верили. И вера в них – в их идею – осталась у нас, тогда еще юношей, до конца Гражданской войны. Идея их жива в наших сердцах и поныне.

С. Сыроватка[290]

Из далекого прошлого[291]

В калейдоскопе моих полузабытых воспоминаний о годах Гражданской войны – в особенности о 1-м и 2-м походах – я нахожу целый ряд эпизодов, которые волнуют меня до сих пор. Об одном из них я и хочу рассказать.

Потерпев поражение под Екатеринодаром (в последних днях марта 1918 года) и лишившись своего вождя генерала Корнилова, павшего смертью храбрых, остатки Добрармии, уходя снова на Дон, вошли в немецкую колонию Гначбау. Численный состав армии был уменьшен почти наполовину, обоз же значительно пополнился за счет раненых в последних боях.

Часть раненых и больных были укрыты от огня противника по домам и хозяйственным постройкам, остальные были под открытым небом на своих повозках, расположившись по дворам и на улице (дороге), кажется, единственной, пересекающей колонку; воинские же части, находясь в резерве, уставшие до крайности от физической и душевной напряженности, устраивались для отдыха на голой земле, где только представлялась для этого возможность. Красные части преследовали нашу отступающую армию по пятам и, окружая колонку, обстреливали ее артиллерийским огнем.

Были поздние сумерки, надвигалась теплая южная ночь, и я, лежа на спине, смотрел на небесный свод, где мигали приветливо появляющиеся и как будто бы исчезающие, обнадеживающие и манящие к себе звездочки, но отяжелевшие веки влекли меня в объятия Морфея. И в это время раздался чей-то властный, повелительный возглас:

– Партизаны, ко мне!

Схватываюсь и бегу в темноту, в сторону, откуда слышна была команда. Со всех сторон, кто бегом, а кто и едва влача отяжелевшие ноги, как призраки, спешили уставшие бойцы на сборное место. Кто-то объяснил предстоящее дело, коротко и ясно. Заключалось же оно в том, что наша группа (50–60 человек) будет выведена на окраину колонки, рассыпана в цепь и, не наступая и не открывая огня, должна кричать погромче «Ура!». Многие из нас имели всего лишь по 5–10 патронов.

Не успели мы занять указанный нам участок, как с левого фланга уже послышалось отдельное, затем сливающееся и усиливающееся по мере продвижения по цепи мощное «Ура!». Мы выкрикивали это, во многих случаях спасительное для нас слово до хрипоты, куда-то в темноту, не видя противника, пока не была подана команда отойти в колонку.

Позже мы узнали, что тогда, в ту ночь, решалась опять (в который раз?!) судьба нашей армии на других участках, и наша демонстрация в какой-то мере способствовала общему успеху.

Тогда случай, о котором я говорю, казался мне очередной необходимостью в боевой обстановке, когда надо было еще раз напрячь свои последние силы, но в то же время, несмотря на угрожающее для нас положение, было другое, казалось, не менее важное, непреодолимое желание, а именно – покоя, сна, которых так часто недоставало каждому из нас. Теперь события полувековой давности в большинстве случаев выпали из памяти, и сохранились лишь отдельные фрагменты, оставившие неизгладимое впечатление на всю жизнь.

Говорят, что время сглаживает