заставляет меня остановиться. Сзади меня бежавший юнкер Н., крикнув: «Ах!», хватаясь за ногу, валится на землю. Спешу к нему.

– Ранен? – спрашиваю.

– Да, как видите, нога перебита.

Судя по ране, видно, ранен разрывной пулей. Разрываю на нем рубашку, кое-как перевязываю рану. Он стонет. Поблизости никого нет.

– Знаете что… – предлагаю я, – можете – ползком? Мы уже почти у хутора. Что? Попробуйте встать… Ну, тогда приспособим вашу винтовку как костыль… Левой рукой обнимите меня и… ну… одним словом: «С боя два партизана… с жаркого боя брели… и вместе, душою радуясь боя исходу, – до Выселок быстро дошли»… Вы, по случаю, не из певцов? – шучу, чтобы его подбодрить.

Измучился я с ним изрядно. Идти было тяжело. Юнкер страдал от боли. Да и мне было не слаще. Наконец, подошли к селу. Впереди нас – большие кустарники в рост человека. Стрельба была еще слышна, но очень редкая. Недалеко от кустов мы нашли дорогу. Присели. Я полез в карман за табаком, и вдруг… Вижу – из кустов, с винтовкой в руках, вылезает громадная фигура и движется, озираясь по сторонам, на нас.

Не теряюсь. Вынимаю револьвер. Кричу: «Стой!» Он, услышав мой окрик, хотел бежать обратно в кусты, но раздумывает и останавливается на месте. Оставляю юнкера и иду к нему. Не доходя, приказываю:

– Бросай винтовку!

Фигура кладет винтовку на землю и стоит понурив голову.

– Ты что – мобилизованный или красногвардеец? – спрашиваю его.

– Что, не видите, что ль, что не по своей воле пошел. Вчера, услышав о том, что вы идете на Выселки, мобилизовали и стара, и млада. Не пойдешь – пристрелят. Что ж, вышли! А стрелять не стреляли. Посмотрите – все патроны целы в обойме. А если не верите, спросите вот Петра… – указывая по направлению кустов, говорит он. – Петро! Вылезай! Не бойся! Их благородия здесь.

На его зов вылезает из кустов другая «фигура».

– Точно, точно, ваше благородие, Иван вам говорил, – кладя на землю винтовку, говорит Петр. – Каюк, значит. Наголову ваши красных разбили. Туда им и дорога. Жаль вот только – наших невинных полегло много.

– Ну, если так, – перебиваю его, – берите вон того раненого юнкера и осторожно ведите в селение.

Где-то недалеко послышался скрип телеги.

– А ну, Петро, беги узнай, что за подвода, может быть, наша. Скажи тогда, чтоб сюда двигала. Раненый, мол. Да смотри не убеги, не то найду – потом в ответе будешь!

– Да что вы, ваше благородие, что мы – душегубы, что ль, вроде энтих самых антихристов красных? Мы старые финляндцы[287], ваше благородие, да железные стрелки[288] вдобавок!

– Финляндцы? – чуть не крикнул я. – Ну, тогда, Петро, бегом! Верю. А ты, Иван?

– А то ж, ваше благородие, я тоже финляндец!

– Ну, тогда будем говорить иначе с тобой. Вот как только явится Петро, устроим раненого на подводу – и к тебе в гости. Примешь?

– А чего и нет, ваше благородие? Места хватит не только для вас, но и для других. Да вот только семейство у меня большое. Шестеро ребят да жена с тещей. Вам же, как спасителю моей вот жизни, особый прием будет. Другой бы на вашем месте пулю пустил в меня, а вы вот совсем другой человек. Век о вас молиться буду.

– Ну тогда, Иван, я к тебе другого гостя приведу. Постарше меня и познатнее. Более рад будешь. А кого – после узнаешь.

Вернулся Петр в сопровождении какого-то прапорщика и подводчика. Мы быстро, в пять пар рук, перенесли раненого юнкера на подводу и вернулись на старое место.

– Ну вот что, ребята. С Иваном мы уже сговорились – теперь с тобой, Петро. Место у тебя найдется?

– А почему нет? Места хватит, – отвечает за него Иван. – Самый богатый у нас был.

– Тогда мы к тебе, Петро, самого генерала Деникина со штабом поселим.

– Генерала Деникина? – закричал Петр. – Да ведь это мой начальник дивизии был! Я до Стохода в Финляндском служил. Легко ранен был. Затем в Железную попал – так в ней до конца войны и прослужил. А генерала-то самого не раз видел.

– Ну, тогда беги. Приготовляй квартиру. Затем быстро на площадь. Кричи: где комендантское управление? – там найдешь и меня. Подпоручика, мол, Г. хочу видеть. Понятно? Тогда с Богом. Ну, Иван, теперь для тебя новость. Постояльцы-то, о которых я тебе буду говорить сейчас, – это мы, то есть комендантское управление, во главе с самим японским полковником. Имей в виду, что он у нас человек серьезный. Шутить не любит. Так что… сам понимаешь. Съесть не съест, но и не помилует. На то он и японец. Любит, чтобы приняли как следует. И то, и это, и се… И главное – спать бы где получше было. Понятно? Да пойми одно. Иностранец. Почет и уважение любит. Домой вернется – рассказывать будет, как его Петро принимал. Гляди чего – японский император тебе медаль за усердие пришлет.

– Да уж будьте покойны. В грязь лицом не ударим, ваше благородие. Вы вот про японца говорили. А у нас в Финляндском полку тоже командир на японца похож был. Его так и звали, как по-японски: Корви-Круки… ну, одним словом – японец, а на деле самый настоящий русак. А уж герой был! Георгия имел.

– А теперь бы ты его узнал? – спрашиваю Ивана.

– Да как не узнать? Два года в полку с ним прослужил. И генерал Деникина видел не раз на фронте. Вот и теперь соседями с ним будем. Петро ведь мой сосед.

– Тем лучше, – говорю я. – Ну, с Богом, Иван. Катай, брат, домой. Гляди чего – хозяйка беспокоится за твою жизнь. Приготовляй помещение, и тоже, как Петро, на площадь. Я вас обоих буду там дожидаться.

– Счастливо оставаться, ваше благородие. По этой вот дороге и идите. Она на площадь ведет.

– Да вот еще что, – кричу ему вдогонку. – Налепите на двери ваших домов, что занято штабом командующего. На одном – генерал Деникин, на другом – комендантское управление.

Я остался один. В мыслях моих вертелось – как я буду выкручиваться перед комендантом за свое отсутствие. С ним шутки были плохи.

Мысли мои прервала задорная песня: «Марш вперед, Россия ждет, Романа партизаны…» Я вскочил с земли и бегом направился по направлению песни. Это были наши лазаревцы, мои боевые друзья.

– Мишка! Откуда? Куда ты смылся с поля битвы? Господин есаул! Подпоручик М. Г.! – кричат партизаны, держа меня в объятиях.

Подходит и сам войсковой старшина Ер. Расспрашивает:

– Ты как