основном белый или желтоватый. Среди шпатов самые важные — это ортоз, белый полевой шпат и лабрадорит, да. Но из шпатов самый мой любимый — обсидиан. Но ладно, давай дальше я про пирамиды расскажу. На самой верхушке пирамиды установлен камень, на котором приносят жертвы. Как думаешь, из чего он сделан?

— Из обсидиана, — отозвался Райтер.

— Именно, — подтвердила девушка, — это такой камень, похожий на хирургический стол, на который ацтекские священники или врачи укладывали жертв, а потом вырывали им сердца. Так вот, теперь ты по-настоящему удивишься! Эти самые камни, они были — прозрачные! Настолько отполированные или отобранные, что вот эти жертвенные камни были прозрачные. И ацтеки, что находились внутри пирамиды, наблюдали за жертвоприношением, как бы это сказать, изнутри, потому что, как ты, наверное, уже догадался, свет, который высвечивал внутренности пирамид, падал из отверстия прямо под жертвенным камнем. Так что поначалу свет — он черный или серый, слабый такой, в нем видны только силуэты ацтеков, а те стоят, такие суровые, внутри пирамид, а потом, когда над прозрачным обсидиановым отверстием растекается кровь новой жертвы, свет становится красным и черным, ярко-красным и ярко-черным, так что теперь видны не только силуэты, но и лица, и они, эти лица, они преображаются в красном и черном свете, словно бы свет на каждого из них падает по-особому, и это, в общем-то, все, но это — оно может долго длиться, это неподвластно времени или даже находится в другом времени, которое повинуется другим законам. Когда ацтеки выходят из пирамид, солнце им не причиняет вреда. Просто они себя ведут, словно бы на небе — солнечное затмение. И они возвращаются к повседневным делам — ну, там, гуляют или купаются, а потом снова гуляют или долго сидят неподвижно, созерцая нечто смутное и невидимое, или изучают рисунки, что насекомые оставляют на земле, или едят с друзьями, но всегда молчат, и это все равно что есть в одиночестве, или там на войну идут. И на небе всегда за ними следует затмение.

— Ничего себе, — пробормотал Райтер, пораженный познаниями своей новой подруги.

Некоторое время они оба не сговариваясь молча гуляли по парку — ни дать ни взять те самые ацтеки, — а потом девушка спросила, чем он будет клясться, ацтеками или грозой.

— Не знаю, — сказал Райтер, уже подзабыв, с чего вообще собрался клясться.

— Выбирай, и хорошенько перед этим подумай — это важнее, чем тебе кажется.

— Что важнее? — удивился Райтер.

— Твоя клятва, — пояснила девушка.

— А почему она так важна?

— Для тебя — не знаю почему, — сказала девушка, — но для меня — важна. Она определит мою судьбу.

В этот момент Райтер вспомнил: он должен был поклясться, что никогда ее не забудет; и на него тут же навалилась глубочайшая тоска. Ему стало трудно дышать, а потом он почувствовал, как слова застревают в горле. Он решил поклясться ацтеками, потому что грозы ему не нравились.

— Я клянусь ацтеками, что никогда тебя не забуду.

— Спасибо, — отозвалась девушка, и они продолжили гулять.

Через некоторое время Райтер, уже потеряв интерес к вопросу, все-таки спросил адрес Хальдера.

— Он живет в Париже, — вздохнула девушка, — а адреса я не знаю.

— Вот как, — пробормотал Райтер.

— Ну да, в Париже, что в этом такого.

Райтер подумал, что она, пожалуй, права: ну уехал Хальдер в Париж, что в этом такого? Когда стало темнеть, Ханс проводил девушку до двери ее дома и бегом помчался на вокзал.

Наступление на Советский Союз началось 22 июня 1941 года. 79-я дивизия находилась в составе 11-й немецкой армии, и несколько дней спустя авангард дивизии перешел реку Прут и начал боевые действия плечом к плечу с румынскими войсками, которые оказались гораздо упорнее, чем ожидали немцы. Продвигались они, тем не менее, не так быстро, как подразделения группы армий «Юг», в состав которой входили 6-я армия, 17-я армия и, как она тогда называлась, 1-я танковая группа, которую в ходе войны переименовали, наряду со 2-й и 3-й, и 4-й танковой группой, в грозно звучащую Танковую армию. 11-я армия, как следовало догадаться, располагала бесконечно меньшими материальными и человеческими ресурсами — и это не учитывая сложный рельеф местности и малое количество дорог. Кроме того, наступление не могло рассчитывать на фактор неожиданности, как это случилось с группой армий «Юг», «Центр» и «Север». Но дивизия Райтера выложилась полностью, оправдав надежду командующих: форсировала Прут и затем вела боевые действия на равнинах и холмах Бессарабии, а потом они перешли Днестр и вышли к пригородам Одессы, а затем продвинулись вперед, в то время как румыны медлили, и вступили в бой с отступающими русскими войсками, а потом форсировали реку Буг и продолжили наступление, оставляя позади себя огненный след из пылающих украинских деревень, пылающих овинов и лесов, лесов, которые походили на темные озера среди бесконечных пшеничных полей, лесов, которые вдруг тоже начинали гореть, словно бы огонь передавался им каким-то таинственным образом.

А кто же поджигает эти леса? — иногда спрашивал Райтер у Вилке, и тот пожимал плечами, равно как и Нейцке, Крузе и сержант Лемке, смертельно уставшие от бесконечных марш-бросков — ведь 79-я дивизия была конной, в смысле, она была дивизия, что двигалась за счет животной тяги, а единственными животными при ней были мулы и солдаты, и мулы волокли тяжести, а солдаты шли и воевали, словно бы блицкриг, молниеносная война никогда не обращала свой белый глаз на схему движения дивизии; всё как во времена Наполеона, сетовал Вилке, марши и контрмарши и форсированные марши, точнее, сплошные форсированные марши, говорил Вилке, а потом заявлял не поднимаясь с земли (как и остальные его товарищи): да не знаю я, за каким чертом поджигают леса, мы точно не поджигаем, правда, ребят? И Нейцке говорил — нет, мы — нет, Крузе и Барц говорили то же самое, и даже сержант Лемке говорил — нет, мы сожгли вон ту деревню, обстреляли вот ту слева или ту справа, но лес — нет, мы не поджигали, и его люди кивали и замолкали, и просто смотрели на огонь, словно бы тот превращал темный остров в ярко-рыжий; а может, это батальон капитана Ладентина, говорил один, они тут проходили, возможно, столкнулись в лесу с сопротивлением, возможно, то была рота саперов, говорил другой, но на самом-то деле никто ничего не видел — ни немецких солдат в округе, ни советских солдат, что удерживали бы этот сектор, — только черный лес среди желтого моря под кристально-голубым небом, и вдруг, совершенно неожиданно, словно бы они сидели в огромном театре пшеницы, а лес был декорациями и просцениумом этого круглого театра, огонь пожирал все, и это было прекрасно.

Перейдя Буг,