Я (как, наверное, и вы) часто слышу об «острой грани». Как мне представляется, сей термин означает экспериментальную литературу. Что ж, отлично. Нам нужно больше экспериментальной литературы. Но почему так выходит, что под «острой гранью» подразумевается всё больше сцен насилия, всё больше жестокости (особенно в отношении женщин) и проза, которая буквально клокочет от ярости и мерзости? Да, конечно, это зеркало нашего общества. Но как писатели, мы должны быть ещё и лидерами. У нас есть голоса, которые затрагивают многих людей не только в этой стране, но и по всему миру. Так почему же мы не используем эти наши голоса для помощи людям? Почему вместо этого мы просто малюем отражения общества всё более мрачными красками?

Я устал прославлять смерть и зло. Я больше не хочу этим заниматься, и всё тут. Если всё, чего хотят мои читатели, — это разгул тьмы, зла и смерти, тогда я жалкий неудачник.

Иногда мне задают вопрос: «Что вас пугает?», и на это я всегда отвечаю: «Заточение». В большинстве случаев задавший вопрос человек (он или она) смотрит на меня так, словно думает, что я говорю о страхе быть запертым в тёмном чулане или о том, что какой-нибудь слюнявый безумец посадит меня в подвале на цепь. Нет, я имею ввиду совсем другое. Мне страшно, что в заточение может угодить мой ум — когда мне говорят, что я должен так или иначе работать в конкретной теме и что у меня нет выбора, кроме как следовать приказам. Я обнаружил, что быть «писателем ужасов» стало для меня заключением. Я чувствую, как стены смыкаются вокруг моего права выбора. И виной всему — мои прошлые работы.

Что ж, мне ничего не остаётся, кроме как сокрушить эти стены.

Я не желаю быть «писателем ужасов». Не желаю быть «автором психологических триллеров», или «автором детективов», или «автором тёмного фэнтези». По мере своих возможностей я хочу разрушить те стены категорий, которые пытаются ограничить человека и сделать его управляемым. Я не хочу, чтобы мной управляли. Я желаю быть свободным, и, клянусь богом, так оно и будет.

Как видите, я не собираюсь на покой. Оставив за спиной строго сверхъестественные романы, я вхожу в реальный мир. У меня всегда будет свой отчётливый голос и свой взгляд на вещи. В душе я навсегда останусь ребёнком и, возможно, никогда не стану таким хорошим писателем, каким хотел бы стать. Тем не менее я должен идти своим путём. Просто обязан. Не знаю, куда именно я собираюсь податься, но одно мне известно наверняка: это будет чертовски занимательное путешествие. Вы только гляньте на все эти дороги, что выводят с кладбища в царство жизни. Столько путей! Столько возможностей выбора! И солнце — такое яркое, и холмы — такие зелёные. И есть то, что можно увидеть и узнать, а ещё — истории, которые можно написать вдали от надгробий и теней.

Вот куда я держу путь. Надеюсь вы отправитесь туда со мной. Ну, а если нет… значит нет. Я понимаю. И всё же мне нужно убрать всех этих демонов, вампиров и призраков в их коробки и направиться куда-нибудь ещё. Там, за дверью дома на проклятом холме, однозначно лежит огромный мир. Туда-то мне и нужно.

Перевод: Е. Лебедев

Интервью

Эксклюзивное интервью: Роберт Р. Маккаммон

Проводил: Хантер Гоатли

Примечание редактора: это интервью с Риком Маккаммоном, последнее в «Lights Out!», было проведено в его доме в Бирмингеме, штат Алабама, 31 августа 1991 года, спустя чуть более двух с половиной лет после моего первого интервью с ним.

Гоатли: Давай начнём с твоей новой книги «Жизнь мальчишки». Я слышал, как в других местах ты называл её «фиктографией». К тому же, как-то ты мне признался, что ещё в колледже написал несколько рассказов с участием Кори. Какая-нибудь из этих историй попала в «Жизнь мальчишки»?

Маккаммон: Нет, они туда не вошли. Одна была о стриптиз-шоу, другая — о карнавале, куда он пробрался вместе с друзьями, а третья — о пылком и энергичном странствующем евангелисте, который, как обнаружил Кори, черпал свою энергичность из бутылки виски. Кори единственный знал, что проповедник не сможет проповедовать, если не напьётся.

Была ещё парочка рассказов, но на деле они не были связаны воедино. Наверное, я много лет вынашивал идею написать что-то вроде этой книги. Я по-настоящему рад, что всё получилось без особых трудностей, но над этим пришлось долго поработать. По-моему, эта идея зародилась ещё в колледже и потребовалось немало времени, прежде чем её удалось осуществить. А когда я созрел для этого, всё очень быстро сложилось вместе.

Гоатли: Похоже, ты отходишь от своего раннего творчества — это роман взросления, о том, каково быть ребёнком…

Маккаммон: Думаю, это ещё и роман о некоторых стремлениях и сожалениях. Это взгляд назад, но он говорит и о том, что следует идти дальше. Нельзя заново прожить то время, но всегда можно вспомнить, каким оно было. Ты всегда носишь с собой частицу из того, что чувствовал — как ты тогда понимал жизнь, — но невозможно вернуться назад и жить там; нужно двигаться дальше. Конечно, ностальгия, но, по-моему это говорит и о том, что, надеюсь, возможно сохранить чувства, которые испытывал ребёнком. Открой эти чувства заново и береги их, пока становишься всё старше.

Гоатли: Ты не планируешь когда-нибудь опять навестить Зефир, уже в будущем?

Маккаммон: Нет.