день сегодня — сентябрьски жарко и большое солнце. Были вчера Меркуловы, привезли почту, (и так пересылается), — но от тебя — ни звука. Тревожусь, здорова ли. Не забудешь же ты меня в эти особенно «горькие дни»! М. б. мне оставлены «ави»[340] от почты, м. б. завтра или в понедельник поеду, возьму: моя консьержка, в панике, забрала ребенка и куда-то сплыла, а замещает ее старушенция… ей, м. б. почтари не оставляют моих заказных писем? Не знаю. Много получаю писем с запросами, цел ли я. Надо отписываться. А меня еще — вот поди ты! — писательская лихорадка треплет, _х_о_ч_у_ и хочу писать… Что — _э_т_о_?! М. б., как тундровая травинка, спешу я дать весь «цикл» развития и плодоношенья в краткий срок? Но не дай Бог «тундренного плодоношения» — оно так хило… — нет, мои «главы», что написал здесь, достаточно полнокровны, хотя мне и очень-очень «с хвостиком». Сейчас не могу никак что-нибудь переписать для тебя, — копий не делаю, нет здесь синей бумаги, да и времени нет. Только что откатал полдюжины писем. Неужели пропадут твои письма или их вернут тебе? Их мне очень недостает. Прямо перед окном, у которого пишу, — на солнце! — мой подсолнечник — ух, какой! Ночью какая-то крылатая воришка пробовала щипать, да не дался, ту-гой! Тоска по родному меня съедает… все мои «видения» поблекли… — _з_д_е_с_ь… умирать?! Горько. Хоть раз единый полной грудью вздохнуть родным воздухом! вольным, _н_е_ зараженным кровью, гнусью и чесноком! Господи, кажется, половину остатка дней (другую — для работы!) — отдал, чтобы полежать на травке в сухом и звонком, пронзенном солнцем саду осеннем, яблочном, в средней полосе нашей… пройтись озимыми, по крепким сухим тропкам… смотреть на залитые яркими гроздями — темные рябины… синиц слушать… — и чтобы там, на горке, где большие липы, уже снизу тронутые жидким золотцем, на веранде, еще в зелени винограда и бобов со стручками, в гуде крылатой осиной гусарщины, над сотовым медом, уже блестел белой чернью никелевый самовар… дымился в граненом стакане душистый пунцовый чай, сушки в сухарнице… чудесное русское варенье из клубники… сливки в старинном, широкоротом, приземистом синем молочнике… и пусть даже «Русские ведомости»716 с привычными нытиками и «междустрочьем»!.. Теплые комнаты к вечеру, в яблочном духе спели, широкий письменный стол… — как я люблю, всегда бумаго-размашистый, — огромные письменные столы! — и лампа, керосиновая старушка — друг темных вечеров! о, как бы писалось там!., и сколько бы нашел для тебя, моя дружка, моя желанка… новых образов, новых призывных _з_н_а_к_о_в!.. В какой чудесной стране мы жили..! — она, правда, много и отлично была дана нашей художественной словесностью, нашим сердцем… но, чаще всего — _н_е_ _в_п_о_л_н_е, не с того краю. Я-то, я-то _е_щ_е_ не давал ее, как дал бы теперь, когда чувствую тебя так близко, далекую… Вот, разве в «Путях», если суждено одолеть их, я мог бы через Даринькины глаза, через свои… — временно наделив им… кого же? Не Виктора Алексеевича, конечно… Вагаева? Или… — найду, еще? О, конечно, найду… почти вижу… А теперь, пока… под кровом, под _п_о_к_р_о_в_о_м… — т. е. кров есть над головой, но… мне не такой _н_у_ж_е_н, хоть и удобно мне, и — видишь! — могу работать… Но так все непрочно, так случайно… Порой хочется горько вышучивать… себя? — «В дни _п_о_к_р_о-в_А? — Колю дрова… — Порой пишу я… — Ах, где вы — Шуя, — Москва, Владимир..? — Весь мир — как вымер…» Или загадываю новые загадки… — «Летит птичка-невеличка… Несет в пузике яичко… Летит — несе-от… — Всем головы снесет..?» Чего такое? Сидишь под яблонькой — дурачишься, когда — отдых. Но держу себя в руках — «по-мни, лентяй! мно-го еще за тобой!» Вон, даже «читатели» беспокоятся. Написал всего, не считая «Света» — семь-десять страниц, таких! Этого, для иного-то, хватило бы и на год. Я дал за… 10–12 дней работы, т. к. писал «урывом». Нет, зачем же я пеняю на себя? Я, озираясь, вижу, что много благостного родного дал… при-роды-то! — а мои «Росстани»?! а мое «Богомолье»?! Дерзнул бы и со многими восклицательными написать эти слова. А мои… печальные… после всего, во-время _в_с_е_г_о..! Хотя бы иные строки в «Железном деде»! а — мои «Блаженные»!..717 — Нет, я дал кое-что, но… _н_е_ _в_с_е, что мог бы — _т_е_п_е_р_ь!.. Мне хотелось бы сбросить с плеч лет хоть бы… 25… и дать — с тобой… чтобы ты, чтобы тобой пронизать чудную, несказАнную прелесть — русской _т_и_ш_и_н_ы, русской озаренной… пусть и полуосенней бла-гостности! Но… терпение — и моление!!!! — «Пути Небесные» может быть дадут мне сил раскрыться и — по-крыться… Оля, милая… русская моя, родная моя… яблочная-тихая… душистая моя, яблочко мое… на маковке ты висишь… золотишься соком, холодком зорьки тронуто… не бойким клевком пернатой садовой плутовки… Нет, они не родные, яблочки эти, вот те, передо мной какие… — чужие… нет в них той сладкой, и крепкой, и нежной силы… как и в речи здешней… — о, эти «коман са ва»!..[341] Но… «Хвалите имя Господне…» — за все, за _в_с_е.

На этом и кончаю, пока. Жду от тебя. Тоскую… Не выбивай же меня из колеи сладкого и — тревожного! — труда… Целую, крещу проникновенно-нежно. Родная! Твой Ваня-светик, когда-то называла, давно-о-о!..

304

О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву

4. Х.43

Мой дорогой далекий Ванечка!

Вот уже и вправду осень, как быстро летят дни… Скоро ты именинник, мой родной. Мне так хочется, чтобы этот день ты провел в радости, тишине и мире. Поздравляю тебя, мой милый, и молюсь, чтобы Господь послал тебе здоровья и сил в работе. Будь бодр и благостен! Я так была счастлива читать твои строки о том, как спорится твоя работа. Какое это для творящего счастье! И для нас, читателей твоих! Мне очень хочется прочесть эти последние твои главы к «Лету Господню». Как досадно, что все это пока невозможно. У меня все та же сильная мечта: если буду жива и более или менее здорова, то все-таки хочется поехать во Францию. Если захочешь ты. Неужели не суждено нам «познакомиться»? Как это дико. А м. б. так нужно??

И еще у меня мечта: поехать на Балканы, но не так коротко, как в 37 году, а как следует. И в Палестину. Так хочется в Святую Землю! Ах, и конечно _т_у_д_а, _т_у_д_а… как бы хотелось Родину увидеть! Как ты минорно пишешь… Зачем «умереть здесь»? Разве мы что-нибудь о себе знаем? Я не мыслю себе даже возможности прокоптить всю жизнь за границей. Я верю, что