– Кум, Данило! Кум! Христос воскресе!

– Воистину воскресе! – слышался звучный чмок поцелуя: двое казаков, разглаживая усы, глядели друг на друга, улыбались, хлопали один одного по плечу.

Рядом другой разговор:

– Нам и разговеться не пришлось…

– Да ить вы же большевики, какое вам разговенье?

– Ну-к что ж, большевики большевиками, а в бога веруем.

– Хо! Брешешь?

– Истинный бог!

– А крест носишь?

– А вот он. – И здоровый широколицый красногвардеец-казак, топыря губы, расстёгивал ворот гимнастёрки, доставал висевший на бронзово-волосатой груди позеленевший медный крест.

Старики с вилами и топорами из отрядов по поимке “бунтовщика Подтёлкова” изумлённо переглядывались:

– А гутарили, будто вы отреклись от веры Христовой.

– Вроде вы уж сатане передались…

– Слухи были, будто грабите вы церкви и попов уничтожаете.

– Брехня! – уверенно опровергал широколицый красногвардеец. – Брехню вам всучивают. Я перед тем как из Ростова выйтить, в церкву ходил и причастие принимал».

Шолохов приводит три реплики трёх действующих лиц, словно бы настаивая: перед нами не просто православные, но ещё и верующие люди. Тем не менее всех их, в день Пасхи, когда православные славят Воскресшего Бога, казнят. Тем самым заранее определив неизбежность кошмара, что воспоследует за убийством казаками же своих братьев во Христе.

Гибель казачества как сословия Шолохов увидел здесь библейским воздаянием, коснувшимся и малого числа виноватых, и бесчисленных невиновных.

Но любить своих растерзанных и красных, и повстанческих братьев он не переставал никогда.

Более всего, он, конечно же, хотел, чтобы всех их – отмолили.

Чтоб Гражданская война более не вернулась в его благословенную, осенённую крестом землю.

* * *

Реабилитация казачества, начавшаяся накануне войны, в силу причин самого разного толка сошла на нет.

Донцы, уходившие на фронт в составе казачьих подразделений, возвращались домой как демобилизованные советские солдаты и шли в колхозы как советские колхозники. Никакой необходимости реанимировать казачье войско после окончания войны у Сталина не было.

Казачество превращалось в исторический артефакт.

Но рана эта у Шолохова не заживала. Он же видел этот мир, он вырос посреди казачьей цивилизации. Он подарил эти человеческие характеры, эти песни, эти степи всем континентам. «Донские рассказы» и «Тихий Дон» читали теперь в таких уголках земли, где и слова «казак» прежде не слышали. Да и что знали о казаках даже европейские народы, англичане, американцы – пока не случилось явление Шолохова!..

19 июня 1970 года он напомнил в письме Брежневу об одной дате: в этом году исполнялось 400 лет донскому казачеству. Точкой отсчёта ещё в царское время было принято считать 3 января 1570 года, когда Иван IV, направляя своего посланника Ивана Петровича Новосильцева к султану Оттоманской Порты Селиму II, вручил ему грамоту «на Донец Северский, атаманом казатцким и казаком всем безотмены».

Это первое известие о переписке русского царя с осевшими на Дону и его притоках казаками: вольными людьми, великоросского, запорожского, тюркского происхождения, выбравшими себе жить на окраине Московского царства, находясь в постоянной войне с Крымским ханством, кочевыми племенами, Османской империей. Примерно тогда же казачьи городки объединились в Великое Войско Донское, представлявшее собой военную общину. Казаков на всём Дону и его притоках насчитывалось к тому времени не более десяти тысяч человек.

В 1870 году на государственном уровне торжественно отмечался 300-летний юбилей Войска Донского. Спустя сто лет Шолохов задумался о повторении праздника, хотя, конечно же, в письме Брежневу на опыт Александра II не ссылался.

Отмечавшееся в 1970 году столетие со дня рождения Ленина исключало любые казачьи празднества до того, как окончатся чествования вождя мирового пролетариата. Ленин, как известно, родился 22 апреля, и Шолохов осмысленно писал Брежневу с некоторым запозданием, летом, чтоб у власти была возможность максимально разнести по времени ленинские и казачьи мероприятия.

«Мне думается, что умалчивать о четырёхсотлетии казачества, – пытался убедить Шолохов Брежнева, – едва ли целесообразно хотя бы по одному тому, что умолчание может вызвать нежелательную реакцию и у нас внутри страны и на Западе. И не лучше ли будет, если Политбюро примет решение, обязывающее центральную печать посвятить 400-летию небольшие, но квалифицированные статьи, а Совмин РСФСР решит вопрос о создании в станице Старочеркасской историко-архитектурного ансамбля?»

К своему письму Шолохов приложил записку о бедственном состоянии памятников в станице Старочеркасской, бывшей столице Войска Донского – Воскресенского войскового собора, Ратненской церкви, дворца и подворья атамана Ефремова, дома атамана Кондратия Булавина.

В тот же день писатель направил председателю Совета Министров РСФСР Геннадию Воронову письмо на ту же тему: «В обращении к Вам мне хотелось бы несколько подробней обосновать своё предложение, продиктованное единственным желанием не уронить достоинства Державы Российской и сделать всё необходимое, чтобы вырвать инициативу из рук белогвардейского отребья. Нет сомнения, что донские и вообще белые эмигранты будут широко отмечать 400-летие Войска Донского. А что же мы – подлинные наследники донского края – будем молчать и делать вид, что мы “Иваны, не помнящие родства” и не чтящие историю Родины? Дон дал России Ермака, Пугачёва, Разина, Булавина и многих других славных сынов. Надо скромно, но с достоинством отметить этот юбилей и не дать возможности отщепенцам Родины представлять эту часть России в дни её 400-летия при нашем необъяснимом молчании.

И в отношении станицы Старочеркасской надо что-то делать. Люди окраинного уголка России, некогда населявшие его, веками стояли на рубежах Родины, и необходимо сохранить для истории и потомства хотя бы то, что осталось вопреки нашему пренебрежению к памятникам родной страны.

Почему бы Вам, Геннадий Иванович, не послать в Старочеркасск авторитетную Госкомиссию историков, которая установила бы, какие объекты и ценности нуждаются в реставрации и сохранности. Ведь украинцы сделали же нечто подобное в бывшей Запорожской Сечи, а мы, выходит, лыком шиты?»

Шолохов здесь походя поднял тему застарелую и больную. В Гражданскую войну сепаратистские настроения коснулись сразу и Украинской республики, и Войска Донского: объявили об автономии, а после и подали на отделение и первые, и вторые. В Киеве обосновался Скоропадский, вслед ему пришёл Петлюра, на Дону была создана Добровольческая армия, здесь случилось Вёшенское восстание.

Большевики замирили и втянули обратно в страну и Днепр, и Дон. Однако украинцам достались неслыханные преференции: им и отдельную республику предоставили, и мову легализовали, и национальные празднества устраивали с завидным постоянством, и, в числе прочего, организовали настоящий культ запорожского казачества. А донцам чего? Репрессии и расказачивание?

Где же справедливость?

Шолохов – по крайней мере, для вида, в партийной переписке, – не снимал вины с белого казачества и уж точно презирал всех коллаборационистов из числа донской эмиграции, пошедших в услужение к Гитлеру. Но и украинцы, в том числе потомки запорожских казаков – они ж тоже не без греха, намекал он: отчего им всё, а нам, донцам, ничего?

Финал письма был