превратившему Летний сад в дешёвый фанерный аттракцион, а Мраморный дворец в выставку халтуры какого-то Людвига. Налицо отсутствие как профессиональных знаний, так и вкуса. Невольно вспоминается формула «хорошее образование плюс вкус равняются культуре», которая является наиболее прагматичным и достаточно верным определением культуры.

Что поделать, мы в данном случае прикасаемся к Высоте, и от точности наших движений зависит, обрушим ли мы её или, возможно, сами поднимемся ещё выше. С невероятной высотой связана история, случившаяся восемьдесят лет назад. За каждой статуей на «Двенадцати дорожках» был в своё время посажен дуб, чья кора — внимание! здесь ещё один секрет этого ансамбля — «поддерживая» пёструю чёрно-белую расцветку гранитного постамента, выделяет статуи из массива тёмной зелени. Фашисты за два года оккупации так и не смогли найти закопанные в парке статуи. В отместку немцы повесили на дубах сотрудников музея, не выдавших места укрытия статуй. Эту историю автору рассказал экскурсовод, который начинал работать в Павловске ещё до войны. Это не просто пятый, это уже шестой уровень.

Подвиг по эвакуации и спасению сокровищ Павловского дворца был совершён директором А. И. Зеленовой вместе с сотрудниками музея. Это она убедила (ох! как это было непросто) после войны в целесообразности восстановления взорванного и дотла сожжённого дворца. «По-своему культурные» фашисты всё, что можно, вывезли, оставшееся испоганили, вырубили порядка 100 тысяч деревьев и кустарников. Разрушен был и знаменитый зал, где И. Штраус-сын многие годы дирижировал в летние сезоны. А вот другие, так и не приобщившиеся к западным ценностям, кропотливо десятилетие за десятилетием всё восстанавливают, а третьи, в силу своего неразумения, тут же гадят.

Здесь мы встречаемся со своего рода парадоксом: новый директор парка окончила факультет теории и истории искусства, скорее всего и у Фёдоровой есть специальное образование. А вот культуры нет. Впрочем директор это уже доказал на посту председателя Комитета по охране памятников, который он занимал в 2003–2011 годах, нанеся серьёзный урон историческому Петербургу. После увольнения её с должности суд отменил «Расстрельный список Дементьевой», включавший более тридцати объектов, возвратив им охранный статус. К сожалению, большая часть этих зданий уже была снесена, и на их месте построены дорогие жилые комплексы. Но Дементьева, следуя своему призванию наносить серьёзный урон чему-то историческому, и тут нашла способ, как это сделать: расстрелять статуи этикетками.

Вот ещё один пример обрушения Высоты. В Петербурге, культурной столице России, наладили производство телевизионных сериалов. Вполне в духе времени многие из них — о бандитах, милиции-полиции и отдельных представителях органов власти, совместными трудами которых преступность продолжает существовать, а где то и процветать. Тон всему этому был задан сериалом «Бандитский Петербург». А так как любимые отрицательными героями «стрелки» снимаются в самых знаковых местах города: на Университетской набережной напротив Исаакиевского собора, не стрелке (дождалась таки она своего звёздного часа!) Васильевского острова, бандитское и культурное стало всё теснее переплетаться в сознании зрителя. Что это, частный случай безмозглости отдельных сценаристов и режиссёров или неумолимая поступь деградации культуры?

Утрата вкуса — это мягкий сценарий деградации культуры, но в России сегодня реализуется и жёсткий, когда большая часть «культурной тусовки», преимущественно столичной, настроена откровенно антироссийски. Если сравнить количество патриотических фильмов, плакатов, песен, стихов в Великую Отечественную войну и почти поголовное безмолвие огламуренных профессиональных творцов во время спецоперации на Украине, по своей экзистенциальной значимости близкой к той великой войне, становится ясно, насколько в нашем обществе утеряны правильные ориентиры. Три десятилетия назад особую активность процессу падения придала «либерализация», результатом чего стала ещё одна форма оккупации, теперь уже культурного пространства. И З. Прилепин абсолютно прав, когда говорит о необходимости деоккупации российской культуры.

6.7. Деградация искусства

Задача учёного — понять, задача художника — возвысить. Утверждение «искусство существует, чтобы волновать» неверно. Юношей, как известно, волнуют порнографические сюжеты. Очень волнуют. У искусства другие цели. Искусство помогает увидеть и ощутить больше, чем смог бы человек, полагаясь только на свои силы. Это такой способ увеличения жизни, живя жизнью вымышленных других и поднимаясь с ними на новую высоту. И тем больше истинная ценность произведения искусства, чем более высокой является виртуальная жизнь, в которую оно вовлекает зрителя или читателя. Это понимал, например, Флобер: «Художник должен уметь всё возвысить». Следовательно, искусством имеет право называться не всё то, что нарисовано, вырезано, раскрашено, написано, сочинено, а только то, что возвышает.

Искусство и его подобия, как и вся остальная деятельность, поделено на уровни. Высокое искусство творится на пятом и шестом, отчасти четвёртом, уровнях. Именно к нему относятся слова Леонардо да Винчи: «Где дух не водит рукой художника, там нет искусства». Высокое искусство — это то, что делается немногими для немногих. Оно изображает мир не таким, какой он есть, а таким, каким он должен быть. Отражающее искусство — творится деятелями по преимуществу третьего уровня, большая часть прикладного искусства — деятелями первых двух уровней. Аристотель полагал, что (драматическое) произведение искусства вызывает в зрителе катарсис (очищение). Но произведения прикладного искусства, украшая жизнь, при этом всё же не очищают, а радуют, поднимают настроение и тем самым повышают человека, делают его лучше. Но в особенно явном виде функция повышения проявляется в том, что создано высокими для высоких. Всё это свидетельства того, что в каждом подлинном произведении искусства в том или ином виде присутствуют элементы Высоты. Наличие Высоты является универсальным критерием, выделяющим подлинное произведение искусства из массы его подобий. Но эта истина искусствоведением так и не была понята в полной мере. Результатом явилось множество теорий неправомерно расширяющих область подлинного искусства. Так О. Кривцун в качестве критерия оценки произведения искусства предлагает витальность, подразумевая под ней проявление жизненной энергии [49]. При этом под видом её проявлений в сферу искусства включается то, что дестабилизирует, ранит, вызывая чувство безысходности, обречённости, крушения, порождая тем самым разруху в душе. Но разрушение в принципе не может лежать в основе подлинного искусства. При этом совершенно независимо от того, в какую форму разрушение облачено. Это может быть «Автопортрет в образе насильника», написанный О. Диксом под впечатлением разразившейся в Берлине в 1920 году волны убийств проституток, или унитаз, или акула в формалине. Искусство, если оно таковым является, служит жизни, а не смерти, говоря другими словами, увеличению жизни, а не её разрушению. Попытки понизить планку искусства продиктованы тем, чтобы, по сути перебирая отходы жизнедеятельности, оставаться в расширенных рамках искусствоведения и в ранге искусствоведа. Если «художник», продавая свой кал в баночках, неплохо на этом зарабатывает, то глубокомысленные рассуждения на