времена полуторастолетней давности напала на такой источник доходов и скандальной известности, как смена стилей. И пошло-поехало: импрессионизм, фовизм, кубизм, футуризм, экспрессионизм… Импрессионизм был первым, но не столь радикальным шагом, привнёсшим в живопись так же позитивное новое — непосредственность и правдивость впечатления, но опыт импрессионистов (и не столько в области псевдоискусства, как маркетинга), был воспринят, переработан и применён более решительными и честолюбивыми разрушителями.

Далее во всё больших размерах используется эпатаж, привлекаются пустомели в качестве искусствоведов. Все возможные приёмы разрушения идут в ход: деформация, кубизация, геометризация, уродующая живую плоть — это на холсте; скандал, наркомания, алкоголизм — это в жизни. Манифест дадаистов: «Чтобы тобой заинтересовались — надо провоцировать». В России «бунтарям от искусства» существенную помощь оказала революция. С наганом, званием комиссара бездарям было проще выгонять художников из их мастерских и профанировать искусство. Так появился «агитационный фарфор», Окна РОСТа, «крестьяне» вместо квадратов в опусах Малевича. Правда, всё равно какие-то квадратные, но что требовать от такого знатока крестьянской жизни.

Среди этой крайне неадекватной публики, случались действительно неглупые люди, которые сообразили, как реализовать свою разрушительность и извлечь немалую пользу для себя. Одним из них был Пикассо. Убивать, расчленять трупы слишком асоциально и небезопасно, потому что наказуемо в уголовном порядке. Но если это ты делаешь на холсте, то критика (тоже состоящая из разрушителей, реализующих свою разрушительность в трепотне) это распишет как новое направление в живописи, новый период в творчестве — фовизм, кубизм, голубизм и т. д. Оторванные, смещённые, вывернутые куски лица с торчащими наружу острыми, как шипы, зубами — это портреты женщин, к которыми он находился в связи, которые его, как правило, страстно любили, и которых он использовал как сырьё для создания образов распада, ужаса. М.-Т. Уолтер: «Сначала он насиловал женщину… а затем работал». Вот такой творческий метод. Необычно его представление о результате, к которому должен стремиться художник: «Хорошая живопись должна резать как лезвия множества бритв». Нужно ли объяснять читателю, что хорошая живопись не должна резать.

Его кредо: «Я должен разрушить искусство, чтобы дать ему новую жизнь». «Я всегда старался разрушить всё вокруг; только война, которую я веду против всего мира… вот что заставляет меня творить». «Чтобы нарисовать голубку, надо сначала свернуть ей шею». «Художник берёт любую вещь и разрушает её… Он должен разрушать. Он обязан разломать старый каркас». Редкие по откровенности высказывания человека с деформированной психикой. Матисс: «Пикассо был одержим всепоглощающим желанием бросить вызов всему миру, шокировать, разрушать и перестраивать его». Правда до строительства, как у всех разрушителей, дело не дошло.

Это ярко выраженный тип сильного разрушителя, обладавшего огромной энергией («я никогда не устаю») и гипертрофированным самомнением. Кокто: «Он обладал почти вселенской самоуверенностью». Такие импонируют тем разрушителям, которым недостаёт энергии и наглости самим так откровенно демонстрировать свою разрушительность. Кокто: «Пикассо возводил порок в ранг добродетели. Вот в чём я вижу его гений. Остальное — игра». Его разрушительность не получала отпора, и это порождало в нём иллюзию своего могущества и авторитета. Любое свинство, сотворённое им на холсте или в жизни, поднималось на щит критиками-апологетами, как нечто небывалое (что отчасти было правдой), открывающее новые горизонты перед искусством и т. д.

Как пишет один из его биографов, Пикассо был хищником, он пожирал своих жертв. Для него самым главным было наносить раны, в этом он черпал свою творческую энергию. И, естественно, его жертвами были женщины. Как он сам говорил: «Женщины — машины для страдания». Последовательность его отношений с каждой новой пассией была неизменна: доминирование, подчинение, уничтожение. Половина людей, бывших с ним в самых близких отношениях покончила с собой или попала в сумасшедший дом. У него была извращённая потребность разжигать конфликты между своими любовницами. Для него наблюдать за их страданиями было самым большим удовольствием. Одно дело — изуродовать человека на холсте, а другое дело наблюдать, как по твоей воле мучается живой человек. Чтобы увеличить своё удовольствие от этого, он в обязательном порядке знакомил свою прежнюю жену (любовницу, сожительницу, сексуальную рабыню) с новой кандидатурой на издевательства.

Когда он закончил свою «Гернику», случилось так, что в мастерскую зашла его предыдущая полужена-полурабыня, с которой он не прекращал связи, и встретилась там с новой — Д. Маар. Между женщинами завязалась драка, о чём Пикассо впоследствии признался: «Это был лучший миг в моей жизни: две женщины дрались из-за меня перед «Герникой». Тонкость ситуации в том, что идею написать эту картину принадлежит Д. Маар, которая была сама личностью творческой, известным фотографом. Она увидела на столе у Пикассо газету со снимком этого маленького городка, варварски разрушенного фашистами, и сказала Пикассо, что эта хорошая тема для заказанного ему панно на Всемирной выставке в Париже. Более того, всё время работы над картиной она жила в студии и фиксировала на фотоплёнку все этапы работы, создав своего рода фотолетопись написания картины. Любой другой художник был бы благодарен за творческое сотрудничество, но не Пикассо. Он не испытывал признательности к «сырью» для своей работы. Скорее всего, ужас войны, который он, в меру своей способности деформировать и обезображивать, передал на холсте, ему казался довольно пресным. А драка близких ему женщин, вцепившихся друг другу в волосы, оказалась весьма своевременной острой приправой.

С возрастом он всё более исполнялся отчаянием и ненавистью, не утрачивая свойственного ему цинизма: «Если я плюну, плевок оденут в рамку и выставят в галерее». Он всё более тяготел к первобытному варварству и примитивной порнографии. К. Юнг, посмотрев в Цюрихе в 1932 году выставку ещё достаточно молодого Пикассо написал разгромную статью. Ему бросилось в глаза сходство картин Пикассо с рисунками его психически больных пациентов. Он увидел в его картинах «уродливое, больное, гротескную непонятность», подобные тем, что были в рисунках шизофреников. Да и любой может это увидеть в эрмитажных «женщинах». У их автора недоставало воображения, чтобы давать названия своим «картинам», но работники музея нашли выход — обозначать их по количеству раскоряченных фигур: «Две женщины», «Три женщины» и т. д. Страшен будет сон, если, не дай Бог, они приснятся!

Пикассо — один из многих примеров творческих натур, чья избыточная энергия вкупе с врождённым отрицательным уровнем, привела их на путь разрушения. Де Сад за 27 месяцев заключения в Бастилии зарегистрировал 6536 оргазмов, полученных при мастурбациях и «введениях». Тоже впечатляющая демонстрация избытка энергии, но насколько меньше вреда он принёс! Пикассо, будучи человеком неглупым, мог себе позволить на старости лет быть откровенным и признавался, что не имеет права называться художником, как Веласкес, Микеланджело,