страхом, отпуская комментарии, превращая самое невинное замечание в пошлое и гадкое.

— Ну вот, мы на месте, — сказал Бен, подавая Роуз стакан.

— И мы, и мы, — подали голос двенадцать миллионов.

— Двое сонных людей… — начал Бен.

— А вот мы никогда не дремлем, — вклинились миллионы Килрейна.

— Странная штука судьба, — заметил Бен. — Взяла и свела нас сегодня.

— Кхе-кхе-кхе, — отчетливо, словно несмазанные петли, проскрипели миллионы Килрейна, не скрывая сарказма.

— И что прикажете делать с этим домом и остальным? — спросила Роуз. — Я простая, обычная девушка.

— А мы простые, обычные двенадцать миллионов зеленых, — последовал комментарий.

— С такими девушками я встречался в старших классах, — сказал Бен.

— Только у них не было двенадцати миллионов, — не преминули заметить миллионы Килрейна.

— Мне хватало того, что я имею, — продолжала Роуз. — Окончила курсы сиделок, сама зарабатывала себе на жизнь. У меня были славные друзья и зеленый «Шевроле», за который я почти выплатила кредит.

Двенадцать миллионов презрительно фыркнули.

— И я помогала людям.

— За двенадцать миллионов баксов любой помочь горазд, — снова встряли миллионы Килрейна.

Бен сделал жадный глоток. Роуз последовала его примеру.

— Мне кажется, ваши чувства заслуживают уважения, — сказал Бен.

— А нам кажется, кто-то хочет развести бедняжку, если она не поумнеет, — съязвили двенадцать миллионов.

Бен закатил глаза.

— А трудности, что толку о них говорить? У вас свои трудности, у меня свои, и неважно, сколько у нас денег. Если задуматься, на свете нет ничего важнее любви, дружбы и желания помогать людям.

— Ну, деньжата еще никому не помешали, — заметили двенадцать миллионов.

Бен и Роуз одновременно заткнули уши.

— По-моему, этому мавзолею не помешает немного музыки, — заметил Бен.

Он вышел в гостиную, поставил пластинку на огромный патефон и прибавил громкости. На миг Бену показалось, что он заставил миллионы Килрейна заткнуться. На миг он вообразил, что способен воспринимать Роуз такой, какой она была: юной, нежной и привлекательной.

А затем двенадцать миллионов затянули под музыку:

Денежки, деньжата, хрусты, чистоган,

Звонкая монета, баксы, черный нал.

Денежки, деньжата, милые мои,

Капиталы, зелень…

— Потанцуем? — спросил Бен резко. — Роуз, хотите танцевать?

Они не танцевали. Просто прижимались друг к другу под музыку в углу гостиной. Бен раскинул руки, благодарно приняв Роуз в свои объятия. Она была нужна ему. С его бакалейной лавкой, его долгами только женская ласка могла вернуть Бену цельность.

И он знал, что нужен Роуз. Сплетая руки, Бен обретал жесткость и выпуклость. Роуз доверчиво льнула к скале, которой он стал.

Растворяясь друг в друге, голова к голове, они почти перестали слышать гвалт, который производили миллионы Килрейна, резвившиеся в свое удовольствие, подпевая, отпуская шуточки, изо всех сил стремясь перетянуть одеяло на себя.

Чтобы сохранить хоть какую-то приватность, Бен и Роуз говорили шепотом.

— Странная штука время, — заметил Бен. — Должно быть, это следующее великое открытие, которое ждет науку.

— О чем ты?

— Порой два года пролетают, словно десять минут, а иногда десять минут тянутся, как два года.

— Когда?

— Например, сейчас.

— Сейчас? — Судя по тону Роуз, она давала Бену понять, что спрашивает не всерьез, давно уловив направление его мысли. — О чем ты?

— Мне кажется, будто мы танцуем много часов подряд. Словно я знал тебя всю свою жизнь.

— Забавно.

— А что чувствуешь ты?

— То же самое, — пробормотала Роуз.

Бена унесло в прошлое, в день школьного выпускного, когда детство кончилось, уступив место досадному проклятию взросления. В тот день все дороги лежали у его ног. И сейчас время словно повернуло вспять. Все еще впереди, а его девушка — самое прелестное существо на земле. И все хорошее только начинается.

— Роуз, — сказал Бен, — у меня чувство, будто я вернулся домой. Ты понимаешь?

— Понимаю, — ответила Роуз.

Она откинула голову, закрыла глаза.

Бен наклонился поцеловать ее.

— Смотри не подкачай, — встряли миллионы Килрейна. — Это тебе не что-нибудь, а поцелуй на двенадцать миллионов долларов.

Бен и Роуз замерли.

— Если разделить двенадцать миллионов на четыре губы, получится три миллиона на губу, — не унимались двенадцать миллионов.

— Роуз, я… — начал Бен, но сказать ему было нечего.

— Он хочет сказать, что любил бы тебя, — продолжали гнуть свое двенадцать миллионов, — даже если бы одни проценты с твоего состояния не составляли тысячу долларов в день. Даже если бы само состояние не свалилось как снег на голову. Даже если бы он не был гол как сокол и его не тошнило от одной мысли о работе. Хочет сказать, что любил бы тебя, даже если бы не нуждался в деньгах так отчаянно, что способен различать их запах. Даже если бы всю свою жизнь не мечтал рыбачить в тропических водах на собственной яхте «Кросби Стрипер», попивая холодный «Шлиц»!

Миллионы Килрейна набрали воздуха.

Бен и Роуз отпрянули друг от друга, их руки упали.

— Хочет сказать, что любил бы тебя, хотя сам сотни раз говорил, что единственный способ заполучить большие бабки — это на них жениться!

Миллионы Килрейна приготовились нанести решающий удар. Впрочем, в нем не было нужды. Момент был упущен и валялся под ногами, пуча пустые мертвые глаза.

— Наверное, уже поздно, — сказала Роуз Бену. — Большое спасибо за горелку и остальное.

— Был рад помочь, — кивнул Бен с несчастным видом.

И тут двенадцать миллионов нанесли последний удар.

— Он любит тебя, Роуз, несмотря на то, что тебя не назовешь ни умницей, ни красавицей. Несмотря на то, что никто на свете — старый биржевой спекулянт не в счет — никогда тебя не любил!

— Спокойной ночи, — сказал Бен. — Спите крепко.

— Спокойной ночи, — ответила Роуз. — Сладких снов.

Всю ночь Бен проворочался на узкой кровати, составляя список достоинств своей избранницы, и каждая из ее добродетелей была куда соблазнительнее двенадцати миллионов долларов. В волнении он даже содрал со стены кусок обоев.

Когда наступил рассвет, Бен твердо знал, что поцелуй заглушит голос двенадцати миллионов. Если они с Роуз поцелуются, наперекор всем гадостям, что будут петься им в уши, то докажут, что их любовь сильнее