что попусту уходит время, а он по-прежнему не знает, можно ли это золото поднять. Бесила мысль, что надо сбросить оцепенение и взбодрить команду, но он знал, что это необходимо.

— Посыльный! — сказал он. — Передайте мои приветствия мистеру Смайли и мистеру Хорроксу и попросите их немедленно явиться ко мне в каюту.

Спустя полчаса собрались обе вахты («Я даю вам полчаса на подготовку», — сказал Хорнблауэр). Матросы были в одних холщовых штанах, холодные капли стучали по голым плечам. Многие хмурились, но на лицах марсовых явно читалось оживление. Причиной его было появление на палубе так называемых бездельников. («Пусть соберутся все, — сказал Хорнблауэр, — шкафутные и трюмные, команда артиллериста, команда парусного мастера».) Чувствовалось обычное возбуждение перед соревнованием, кроме того, команде приятно было наблюдать, как три старших вахтенных офицера, Джонс, Стил и Тернер, карабкаются по выбленкам на салинги, — оттуда они должны были следить, чтобы участники не нарушали правил. Хорнблауэр стоял у недгедсов с рупором, чтобы ветер разносил его голос по всей палубе.

— Раз! — выкрикнул он. — Два! Три! Марш!

Это было что-то вроде эстафеты — по вантам до верха каждой мачты и вниз. Пикантность соревнованию придавало участие людей, редко или вообще не лазивших на мачты. Вскоре дивизионы, спустившиеся на палубу, уже нетерпеливо приплясывали, наблюдая, как медленно карабкается неуклюжий помощник артиллериста или капрал судовой полиции. Пока они слезут, остальные не могли бежать к следующей мачте.

— Давай, толстяк!

Легкокрылые марсовые, которым пара пустяков взбежать на мачту, прыгали по палубе, позабыв про дождь, видя, как их соперники из других дивизионов, дождавшись последних, весело устремляются к следующей мачте.

Матросы спускались и поднимались. По палубе, визжа от восторга, промчался князь Зейц-Бюнауский. Хоррокс и Смайли едва не надорвали голоса, подбадривая и направляя свои команды. Помощник кока, последний в левой вахте, был уже близко к верхушке грот-мачты, когда Хоррокс, решивший бежать последним в своей, правой вахте, начал взбираться с другой стороны. Все кричали и махали руками. Хоррокс взлетел вверх, как обезьяна, ванты дрожали под ним. Помощник кока долез до салинга и начал спускаться.

— Давай, толстяк!

Помощник кока даже не смотрел, куда ставит ноги, он спускался через выбленку, Хоррокс добрался до салинга и ухватился за стень-фордун. Он соскользнул вниз, не жалея кожу на ладонях. Помощник кока и мичман оказались на палубе одновременно, но Хорроксу было дальше бежать до своего дивизиона. Все завопили, когда оба, запыхавшись, добежали до места, но помощник кока опередил Хоррокса на целый ярд. Все повернулись к Хорнблауэру.

— Левая вахта выиграла! — объявил он. — Правая вахта дает завтра вечером представление!

Левая вахта закричала «ура!», но правая (Хорнблауэр внимательно разглядывал лица матросов) не производила впечатления обиженной. Как он догадывался, многие не прочь продемонстрировать свои таланты и уже продумывают номера. Он вновь поднес рупор к губам:

— Смирно! Мистер Хоррокс! Мистер Смайли! Прикажите своим командам разойтись!

Возвращаясь к себе, Хорнблауэр увидел у дверей кают-компании человека, которого поначалу не узнал. Он медленно двигался под наблюдением доктора.

— Рад видеть вас на ногах, мистер Маккулум, — сказал Хорнблауэр.

— Разрез полностью затянулся, сэр, — объявил Эйзенбейс гордо. — Я не только снял швы, но и счел возможным удалить дренажную трубку.

— Превосходно! — воскликнул Хорнблауэр. — Значит, скоро можно будет вынуть руку из повязки?

— Через несколько дней. Сломанные ребра срастаются хорошо.

— Вот здесь тянет, — сказал Маккулум, левой рукой щупая правую подмышку.

Его обычная раздражительность исчезла. Конечно, когда выздоравливающий делает первые шаги, тем более если при этом обсуждают его рану, он чувствует себя в центре внимания, так что благодушие шотландца вполне объяснимо.

— Что ж, — сказал Хорнблауэр, — пистолетная пуля с двенадцати шагов — малоприятный гость. Мы думали, мы вас потеряли. На Мальте сочли, что пуля у вас в легких.

— Все было бы проще, — сказал Эйзенбейс, — не будь он таким мускулистым. В этой массе мускулов невозможно было прощупать пулю.

Маккулум выудил из левого кармана штанов и протянул Хорнблауэру маленький предмет.

— Видите? — спросил он.

Это была пуля, извлеченная Эйзенбейсом, сплющенная и бесформенная. Хорнблауэр не стал говорить, что видел ее прежде. Он в подобающих словах выразил свое изумление, чем немало польстил Маккулуму.

— Я полагаю, — сказал Хорнблауэр, — это событие надо достойным образом отметить. Я приглашу кают-компанию отобедать со мной и вас, джентльмены, в первую очередь.

— Сочту за честь, — сказал Маккулум.

Эйзенбейс поклонился.

— Скажем, завтра. Мы успеем пообедать до представления, которое дает правая вахта.

В каюту Хорнблауэр вернулся вполне довольный собой. Он дал команде возможность поразмяться, нашел уместный повод пригласить на обед своих офицеров, его специалист по подъемным работам вырвался из когтей смерти и в лучшем настроении, чем обычно, а главное — сокровища «Стремительного» лежат на песчаном дне залива и ждут, пока их поднимут. Он был так доволен собой, что даже вытерпел концерт, назначенный на вечер следующего дня. Красивый молодой марсовый пел жалобные песни. Их тягучая сентиментальность досаждала Хорнблауэру невыносимо, мелодия терзала его немузыкальное ухо. «Цветы на материнской могиле» и «Пустая колыбель». Матросик выжимал всю скорбь из своей похоронной темы, а слушатели (за исключением Хорнблауэра) явно ею упивались. Пожилой боцманмат громоподобным басом исполнил несколько песен. Хорнблауэр дивился, как опытные моряки могут слушать подобную белиберду. Сумбур в морских терминах был невероятный. Если бы у него на «Атропе» «славное ветрило затрепетало на ветру», он бы сказал вахтенному офицеру пару нелестных слов. Под «могучим остовом» в песне, вероятно, разумелся корпус. Особенно раздражал Хорнблауэра «седобородый капитан» из песни. Он «не боялся непогоды», даже в ревущий шторм «не сворачивал парусов» и самолично держал штурвал, вперясь при этом в «туманную даль». Почему-то, для красоты наверное, сочинитель называл шпиль речным словом «кабестан». И вот под «печальное пение кабестана» «гордый фрегат» наконец «причалил к родимому берегу», но герой песни Том Боулинг был уже мертв, равно как и мифические мать и ребенок молодого марсового. Он «ушел в лучший мир», к вящей радости растроганных слушателей.

Пляски понравились Хорнблауэру больше. Матросы танцевали хорнпайп. Хорнблауэр восхищался легкостью и грацией танцоров и старался не замечать пронзительные звуки флейты, под которую те танцевали. На флейте играл тот самый помощник кока, который принес победу своей команде. Видимо, без него обойтись не смогли, хотя официально левая вахта была на концерте зрителями. Из всего представления Хорнблауэру интереснее всего было наблюдать эту разницу в поведении двух вахт: правая вела себя как заботливые хозяева, левая — как придирчивые гости. Вечером Хорнблауэр вновь смог поздравить себя. Он с пользой провел сегодняшний день, у него бодрая, дисциплинированная команда и удовлетворительные офицеры.

А следующее утро принесло ему настоящий