Какие же странные берега были у этой реки! Я видела множество ярких птиц, а однажды – как по деревьям проскакала стая вопящих обезьян. Никто не заставлял меня делать тяжелую работу, никто не угрожал мне и не бил. Нечего было бояться. Но не меньше четырех раз за ночь я просыпалась, дрожа, вся в слезах, а иногда – в таком ужасе, что не могла даже шевельнуться или хотя бы закричать.

– Пойдем со мной, – сказал однажды ночью кто-то. Он стоял возле моего гамака в танцующих тенях, и я вскрикнула, решив, что это Виндлайер снова распоряжается мной.

Но это был Любимый. Я поднялась вслед за ним и прошла на бак, но не на особую маленькую палубу возле самого изваяния, где члены семьи собирались, чтобы поговорить с Проказницей. Корабль стоял на якоре, для надежности привязанный к деревьям, потому что по ночам двигаться по этой изменчивой реке было опасно.

Я боялась, что Любимый заведет долгий разговор. Но он вдруг достал крохотную флейту.

– Уинтроу подарил, – пояснил он и начал тихо, с придыханием наигрывать мелодию.

Доиграв, протянул маленькую деревянную дудочку мне и сказал:

– Пальцы надо класть вот сюда. Если звук получается неправильный, значит ты плохо зажала дырочку. Попробуй все ноты по очереди.

Это оказалось и труднее, и легче, чем мне казалось. К тому времени, когда сквозь кроны деревьев стало пробиваться солнце, я уже могла играть все ноты чисто. Поела вместе со всеми, а потом свернулась на крыше кормовой надстройки, где никому не мешала, чтобы поспать. Я была прямо как кошка – дремала себе на солнышке, пока все вокруг работали.

Во сне Проказница заговорила со мной:

Яду нужно дать выйти из раны. Не сдерживай слез, не сдерживай дрожи, вызванной страхом. Здесь, на моей палубе, в моих объятиях, тебе не нужно быть сильной. Выпусти на волю все, что ты прячешь в себе.

Прежде чем мы прибыли в Трехог, я успела научиться играть простые мелодии. И спать по ночам в темноте. Дважды Проказница помогала мне тайно встречаться с Эйсыном. Он не просил о помощи – это Проказница сказала мне, что что-то мешает ему до конца выпрямить руку в локте. Он работал вместе со всеми и не жаловался, но уже не мог так ловко бегать по вантам, как раньше. Проказница разбудила меня, когда была его вахта во время ночной стоянки. Я тихо-тихо подошла к нему, и он вздрогнул, когда я взяла его за руку.

– Ничего не говори, – прошептала я.

Эйсын молчал, в смятении глядя на меня, потом попытался выдернуть руку, но я проворно удержала его, и тогда он наконец понял, что я делаю.

– Корабль говорит, у тебя там как будто трос в шкиве зажало и надо высвободить, – объяснила я.

– Чем мне отблагодарить тебя? – спросил он, попробовав согнуть руку после того, как я закончила.

– Тем, что никому не скажешь, – ответила я и тихо вернулась в свой гамак.

Но на следующий день он взял меня с собой на мачту, на самый верх, и показал реку и чащобы. Он говорил мне, как зовутся птицы и деревья, а я тем временем поправила участок кожи на его шее, который зажил, но сделался гладким и блестящим, как полированное дерево. Эйсын сказал только: «Тут иногда тянет», и я поняла, что нужно сделать. Потом мы спустились вниз, и никто так ничего и не заметил.

Пер столько рассказывал мне о Трехоге, что не терпелось увидеть его. Заметив первый из домиков на деревьях, Пер позвал меня. Он встал рядом со мной и принялся показывать: вон дети носятся взапуски по огромным веткам, вон какой-то человек ловит рыбу, усевшись на суку над водой.

Поэтому я расстроилась, когда Проказница бросила якорь не у причала, а в стороне от города, просто выйдя из главного течения. Там нас уже ждал другой живой корабль, плоский черный баркас по имени Смоляной. Корабли встали рядом, и матросы бросили канаты, чтобы скрепить их вместе. От города на деревьях к нам подошли три гребные лодки, но капитан Уинтроу не позволил людям, прибывшим в них, подняться на борт или пришвартоваться к нам.

– Мы заключаем сделку, – сказал он.

По обычаям торговцев это означало, что они не могут подняться на палубу или говорить с нами.

Я стояла у планшира и наблюдала, хотя мне хотелось быть более сопричастной происходящему. Жаль, что я так мало знаю и умею. Почувствовав, что Проказница хочет поговорить, я опустила стены, и она окутала меня утешающим теплом и благодарностью за то, что мы помогли Эйсыну и Фрону.

Никто другой не смог бы сделать то, что сделала ты, шепнула она.

Люди с палубы Смоляного приветствовали нас, Пер схватил меня за руку и стал просить, чтобы нам разрешили прямо сейчас перебраться на баркас. Альтия разрешила. Мы перепрыгнули на палубу Смоляного, и сердце у меня на миг замерло от страха и восторга. Похоже, Проказница уже успела поговорить с ним. Баркас приветствовал меня и с галантностью пожилого благородного господина заверил, что я могу ничего не опасаться у него на борту.

Капитан Смоляного заметил, что я положила руки на планшир, и пробормотал, быстро проходя мимо:

– Как я не догадался, что этим кончится!

На обоих кораблях закипела работа. С Проказницы спустили шлюпки и привязали к Смоляному. Из ее трюма и капитанской каюты принялись вытаскивать на свет все, что имело хоть какую-то ценность или просто было дорого как память. Карты, стулья, бокалы, простыни – все, что только можно, перетаскивали на Смоляного и убирали в его трюм. Тем временем оттуда на палубу выкатили тяжелые бочки и выстроили в ряд.

Капитану Лефтрину и его рыжеволосой жене было не до новых знакомств. Капитан велел Перу усадить меня на плоской крыше надстройки, где я не буду путаться под ногами. Пер так и сделал, а сам умчался помогать. Мне было не по себе оттого, что я одна бездельничаю, пока все работают. Но со своего насеста я могла слышать обрывки разговоров. Несколько матросов Смоляного шутя жаловались Ланту, Спарк и Перу – как они боялись, что бочки протекут.

– Нелегко было уснуть: чего доброго, закроешь глаза в кубрике Смоляного, а очнешься в брюхе дракона! – крикнул один матрос Ланту.

На него все тут же зашикали, а невысокая коренастая женщина сказала:

– Звуки над водой далеко разносятся.

Шутник ухмыльнулся и замолчал.

После полудня рядом с нами бросил якорь Кендри.

– Не уверен, что у нас хватит на всех, – вполголоса сказал Брэшен его капитану.

– Мы будем рады и тому, что вы сможете дать, – ответил тот, покачав головой.

Капитан Кендри был старый – старше моего отца, и лицо его покрывали морщины. А во взгляде застыло то же выражение, что было у Брэшена, когда тот опустился на колени возле сына и увидел его ожоги. Невыразимое горе стояло в этих глазах.

– Он уже столько лет мучится, – сказал капитан. – Пора дать ему волю.

Должно быть, Кендри давно никуда не ходил, потому что выгружать с него оказалось почти что нечего. После разгрузки капитан поблагодарил свою немногочисленную команду за то, что помогли отвести норовистый корабль вверх по реке, и хмуро пожелал им найти новое, хорошее место. Тут вмешался капитан Лефтрин, буркнув, что у драконьих торговцев есть два несокрушимых корабля, где пригодятся матросы, знающие эту реку.