местной гопотой мне бы совершенно не помешала. Но что-то мне подсказывало, что лучше все постараться сделать тихо. Пропажу меня с Алисой Панамка еще как-нибудь, да спустит, привыкла уже поди, а вот если еще и Дэнчик до кучи пропадет, то это точно добром не кончится.

А с теми товарищами… Ну, никогда не поздно начать учиться кулаками-то махать. Может во мне скрытые таланты, и я как Элайджа Вуд в том фильме про футбольных фанатов научусь за секунду зубы сносить. Жизнь ведь так интересна и удивительна… Мать ее.

— Да вот… драма-с… ДваЧе на меня справедливо обиделась и решила в дождичек прогуляться. Теперь иду искать беглянку, пока ей вожатка по попе не надавала, — сглотнул я вдруг ставшую густой слюну, уже зашнуровывая зимние лакостовские кроссы. — Прошу только никому и, если что, прикрыть меня любой ложью, на которую ты способен. Можешь сказать, что я в луже утопился.

— Кому я тут буду рассказывать, комарам? — закатил глаза тот. — Или этому, Адамсу твоему? Не парься, Максон, думается мне, в такой ливень даже Панамка из домика не высунется при всей своей шизе касательно лагерных правопорядков. А по поводу лужи, кстати, мысль хорошая. Возьми на заметку.

Тиканье часов напоминает бомбу. Тик-так, тик-так. Надо ускориться. Алиса ведь там совсем одна, мокнет, еще и общество этих отбросов рисуется. Стало невыносимо совестно за каждую секунду, проведенную под крышей.

— Знаешь, не самый интересный челлендж, если подумать. Уж точно не в моем стиле.

— Нет, с тобой действительно что-то не то, — отмечает Дэнчик, оторвавшись от записей. — Ты очень странно себя ведешь. Колись уже давай, чего происходит. Только не ври, блин, я все равно ведь пойму, когда ты что-то не договариваешь.

Перебив друга, я сделал резкий отрицательный жест рукой, поджав губы:

— Просто сейчас слишком многое поставлено на кон. И я, возможно, единственный, кто это понимает.

И, предупреждая дальнейшие расспросы, быстро покидаю домик. Некогда задерживаться. Идти сейчас по всему этому говну — это вам не два пальца об асфальт. Понимать надо.

Повезло, вышел аккурат под появление на горизонте Ульянки. Желтое пятно я разглядел без особых проблем даже с учетом замыленных очков.

— Спешила как только могла, — сообщила девчушка, протягивая мне типовой походный фонарь. — Особо его не мочи, Шура доходчиво подчеркнул, что он и так на ладан дышит.

— Спасибо, — кивнул я, просовывая фонарь под дождевик и фиксируя его за ремень.

— Возвращайтесь скорее там вместе с Лиской, — Ульянка, очевидно, расчувствовалась неожиданно для самой себя. Хотя честно пыталась сохранить бывалый задор в голубых глазках.

— Я найду ее, обещаю, — невесело усмехаюсь я в ответ и, поправив дождевик, выдвигаюсь к дырке в заборе.

Дождь барабанит по дождевику, пронзает холодными иголками кожу. Хорошо, что хоть без града. А то, помнится, с Датчем как-то гуляли одним летним деньком, так такой сипец начался, градины размером с небольшие камушки падали. Как нас обоих не сдуло — тайна сия велика есть.

Я почему-то поймал себя на том, что то и дело оглядываюсь через плечо, вдруг какой нерадивый за мной увязался. Было какое-то ощущение странное… В очередной раз обернувшись, я действительно замечаю что-то позади. Прищурившись, уже готовлюсь сам даже не особо понимая к чему, но тут из-за кустов выскакивает Жулька с языком наперевес. Грязная, мокрая, с местами слипшейся шерстью. Но моська почему-то кажется довольной.

— Вот бедолага, — покачал головой я, присаживаясь на корточки, тем самым дав собаке меня обнюхать. — Тоже Алиску пошла искать? Пойдем вместе тогда, что ли? Заодно мне дорогу до старого лагеря покажешь, а то я только сейчас сообразил, что действительно не особо-то ее и помню.

Собачка внимательно смотрит мне в глаза, после чего словно кивает и, отряхнувшись, потрусила по узкой тропинке к намеченной цели.

Дырка была уже в паре шагов, когда очередная молния окрашивает все вокруг в бледно-голубой цвет. Жулька взвизгивает и ныряет мне под подол дождевика. И так полуослепленный от вспышки, мне еще и пришлось пытаться не запутаться в ногах, пока я пытался ее оттуда вытурить. Со стороны это, наверное, выглядело довольно комично.

— Так-так, неужели это мой знакомый пионер из первого отряда Жеглов? — предельно ласково интересуются откуда-то сбоку. — Ты что это тут делаешь-то, а?

Дождь заливает лицо, так что о личности неожиданного визитера я догадываюсь не сразу. Лишь только слегка встряхнув капюшон узнаю Никиту Валерьевича. Мой неприспособленный к таким поворотам сюжета мозг слегка вскрылся. А ведь если бы меня не ослепило, то я наверняка заранее заметил бы эту тушу.

И хоть мне, по идее, сейчас самое правильное — резко разворачиваться и валить, пока мой любимый вожатый до конца не сообразил, что к чему, я все-таки, вопреки собственному мозгу, остаюсь. Пошел он к неизвестной науке матери, достал.

— Я, помнится, предупреждал, что приложу все усилия, чтобы сделать твое существование в этом лагере невыносимым, — продолжал скалиться вожатый. — А теперь ты сам дал мне повод — самовольный уход за территорию, да еще и… — он с отвращением покосился на Жульку. — С псиной.

Почувствовавшая неладное в голосе вожатого Жулька утробно зарычала.

— Свали нахрен, — бросаю я. — Не до тебя сейчас, я делом занят, в отличии от некоторых мудозвонов.

Тот стремительно белеет, у него начинают слегка подрагивать уголки ставших ярко-ярко красными на фоне заметно продрогшего лица, пухлых мальчишеских губ.

— Что ты сейчас сказал? — щерится.

— Я сказал, что ты мудозвон, — зверею, выпуская темную сторону. — И чтоб ты валил нахер. Испарись и не затрудняй движение. А то могу и осерчать ненароком.

— Да ты!.. — задохнулся Никитка. — Да я!..

И замолчал. А что тут скажешь, в такой-то ситуации? Не полезет же он сейчас с кулаками, честь свою задетую отстаивать. Гордость комсомола, мать его…

— Можешь начинать паковать свои манатки, — наконец собирается Никита Валерьевич. — Завтра домой поедешь. Это я тебе гарантирую. Попытка побега, содержание животных, проявляющих агрессивное поведение…

— Поправочка, — отвечаю я совершенно спокойным голосом, будучи уже одной ногой за территорией лагеря. — Не попытка побега. А побег. И да, еще раз — пошел! На! Хер!

Никитка вроде как попытался взбрыкнуть, но подходящие слова в его светлую головушку, увы, не пришли. И может именно поэтому он и вправду как будто испарился, словно черепашка-ниндзя. Легкое задымление — и его тут никогда и не было. Так, видимость одна. Случайное колебание молекул воздуха.

Тьфу ты, гадость какая…

И тут же вспоминаю незабвенное Довлатовское «Народ, как народ, — сучьё да беспредельщина…»

И ведь, что самое поганое — я сам тоже ничуть не лучше. Просто немного другой, чем этот. Дано