Я угадал: группа товарищей за соседним столом повернулась в мою сторону и принялась испытующе рассматривать мою физиономию с пылающими ушами.

Да согласен я, согласен, используйте меня, как негра на плантации! — хотелось заорать мне благим матом, но я сдержался. Все-таки, падение в пропасть не прошло для меня даром.

— Денис! — Тетя Галя подошла ко мне и посмотрела внимательным взглядом куда-то мне на макушку. — Я считаю, что ты должен набраться опыта, повзрослеть, в конце концов ты уже не мальчик. Домой вот не приходишь ночевать. Поэтому прошу тебя, отнесись к своей практике с большей серьезностью. Товарищи в отделе работают уже два месяца без выходных, по двенадцать часов, в семьях забыли, как они выглядят. А ты прохлаждаешься. Давай-ка прояви себя. Проверь, пожалуйста, вот это, вдруг я ошибаюсь. — Она раскрыла глухарь в нужном месте. — Опроси заново всех родственников последнего потерпевшего. Не спорь со мной, Сергей Петрович. Денис справится. — Юмашева резким жестом остановила Стрельникова. Кажется, он возжелал возразить против волевого решения. — Я верю в молодых людей, у них глаз не замыленный, нюх не испорченный, а вдруг он нам такое принесет в клюве, что мы все ляжем и не встанем.

А я уже стоял у двери, надо проверить — мы проверим!

Можно и поработать, если общество требует. Не сидеть же сиднем за компьютером и праздно предаваться воспоминаниям о падении в пропасть. Так и с дубу рухнуть можно, особенно если представить, что Юля меня долго выслеживала, прежде чем поймала на крючок. Мне не хотелось думать, что Юля знает гораздо больше, чем говорит. Не хотелось в это верить, и я гнал эти мысли куда подальше.

Я ей верил. Просто верил, и все тут.

И снова я иду по улице Чехова. Если бы знать раньше, что совсем скоро эта улица станет для меня родной и близкой, как улица Гатчинская, на которой я родился.

Вообще-то я родился в роддоме на проспекте Щорса, это рядом с Гатчинской. Там все ребята с Петроградской стороны рождаются, место там такое. Потом они ходят в один и тот же детский сад, в одну и ту же школу.

Позже их пути расходятся в разные стороны: кто — на улицу Чехова, кто — в страховое общество, кто — в шайку бандитов.

Про бандитские шайки я читал в детективах, а сами шайки видел только в бане на Большой Пушкарской. Старые такие, ржавые, черные, я после этого и в баню ходить перестал. Еще я где-то слышал, как говорят: «Надо разогнать эту шайку-лейку!»

Если посмотреть с двух сторон, получается, что устное народное творчество — это изречения и организованно-преступных формирований, и банно-прачечных комбинатов.

Примерно с такими мыслями я направлялся к знаменитому дому на Пантелеймоновской улице. Он знаменит тем, что в нем живут сплошные коллекционеры старины, в просторечии — антикварщики. В этом доме проживает и родная племянница безвременно погибшего потерпевшего, того самого, последнего, что скончался на больничной койке, наверное, в Мариинской больнице. Как только я живым остался после этой больницы?..

Еще одна мысль изъедала меня изнутри — почему я не надел куртку? В пальто у меня вид, как у заморского шпиона — длинный, тощий, в ботинках сорок пятого размера. На голове черная вязаная шапочка.

Я надвинул ее глубже на лоб, прикрыв заодно уши, и решил, что с завтрашнего дня не вылезу из куртки до июльской жары, если она, та самая жара, конечно же, светит всем нам, петербуржцам в будущем холодном году.

Племянница потерпевшего дверь мне, разумеется, не открыла. И я ее понимаю! Ах, как я ее понимаю! Сначала мы с ней долго выясняли отношения по домофону, потом — по мобильному телефону, потом меня рассматривали в «глазок», потом мы вяло переругивались через закрытую дверь.

Мы оба молча ждали, пока лопнет терпение у кого-нибудь из нас: племянница в квартире, я — на площадке.

— Откройте, пожалуйста, я — хороший! — прикололся я в надежде, что племянница вызовет наряд милиции и тогда мне не придется оправдываться перед Стрельниковым и еще перед некоторыми товарищами из штаба ГУВД.

Я представил укоризненные взгляды этих товарищей: дескать, не смог прорваться в квартиру родственницы потерпевшего, а что уж говорить насчет квартиры с вооруженным преступником?

— Почему я должна вам верить? — взмолилась интеллигентная племянница.

Все они, эти сборщики старины, — интеллигентные люди, так у нас в Питере заведено. Не интеллигентные товарищи не собирают русскую старину и вообще не интересуются ею.

— Людям верить надо! — убежденно парировал я.

Вообще-то я не знаю, надо верить людям или все-таки не надо. Мама и тетя Галя твердили мне: если даже весь мир обманет, все равно верь людям!

На мой резонный вопрос, а, собственно говоря, почему, эти две леди отвечали: дескать, без веры в людей жить на этом свете невозможно. Я так ничего и не понял, с одной стороны — весь мир тебя обманул, с другой — ты обязан доверять людям.

Внутри квартиры звякнули цепочки, закрутились невидимые засовы. Интересно, а собиратели русской старины обязаны верить людям?

Нет, не обязаны!

Тогда племянница совершает ошибку, ворочая тяжелыми засовами. С другой стороны, я же не собираюсь подрывать ее доверие. Опять запутался…

— Входите! — проворчала пожилая женщина, взглянувшая на меня из-под медной цепочки.

Таких цепочек я еще не видел: старинной работы цепочка, топором не разрубишь такую и фомкой не сорвешь.

— Здравствуйте, я стажер — Белов Денис Александрович. Хочу задать вам несколько вопросов.

Я привыкал глазами к сумраку, царившему в коридоре.

— Постойте, постойте, — запротестовала женщина, — постойте. Какой стажер? Чего вы стажируете? Кого? В каком качестве?

— Стажер отдела уголовного розыска. На улице Чехова, знаете?

Вместо привыкания к темноте мои глаза вообще ослепли, словно я попал в преисподнюю.

— Да знаю, знаю, — раздраженно прервала женщина, — одни беспокойства от вашего отдела.

— А вам, собственно, какие беспокойства? — всполошился я.

Я точно знаю, что племянницу никто не опрашивал, не допрашивал, в отдел не вызывал, про нее вообще вроде забыли. Если бы не боевая подруга моей матери, так никто бы и не вспомнил о племяннице.

— Да приходили тут на днях, все выспрашивали, что да как.

Почему так темно в ее квартире?

— А кто приходил?

— Мужчина приходил, симпатичный, дотошный, интересовался, не звонил ли кому мой дядя перед приходом преступников.

— А что вы ответили? Кстати, как вас зовут?

Племянница наконец-то догадалась включить тусклую лампочку в пыльном торшере.

Старинной работы торшер, такие сейчас можно только на помойке увидеть. Я видел однажды, валялся такой торшер, правда, у него ножка была сломана.