— Мария Александровна, — я приступил к инструктивным наставлениям, — из дома не выходите, дверь никому не открывайте. Ждите звонка. Я сам позвоню.

— Молодой человек! — обиделась Лузьениха. — Я же сказала вам, что я из ума еще не выжила. Почему вы решили, что я буду открывать дверь кому попало?

То, что она мне открыла-таки дверь, наверное, не считается, внутренне хихикнул я.

— Вам я открыла лишь потому, что удостоверилась, что вы не причините мне зла.

Откуда она могла знать, причиню я ей зло или нет?

— Идите уже, я устала. — Мария Александровна прошла в полутемный коридор, очевидно, желая побыстрее очистить помещение от посторонних лиц. Намек я понял и шмелем проскочил к выходу.

— Я еще приду! — гордо сообщил я и помчался по лестнице, перепрыгивая аж через четыре ступеньки.

* * *

В отделе я нашел одного Сергея Петровича. Он сидел за столом, сгорбившись над ежедневным отчетом. Такой отчет требует штаб ГУВД для сравнительного анализа оперативной обстановки. Я не знаю, что и с чем сравнивают в штабе, только Стрельников всегда исходит желчью, когда составляет ежедневный отчет. По должности он обязан вписывать в отчет раскрытые преступления, а в отделе за это время никто и ничего не раскрыл. Только рты и шкафчики для посуды…

А разбойные нападения остаются глухими и портят оперативные таблицы и отчеты.

Опера сутками пашут, проверяют злачные места, таскают в отдел ранее судимых и торговцев с рынка, но результатов никаких, сплошной ноль. Вот Стрельников и исходит желчью, но виду не показывает. Он ждет, когда рациональное использование оперативного состава выдаст на-гора ценную руду раскрытых преступлений. Он мобилизовал все резервы, вызвал на помощь подсобные силы, состоящие из отрядов СОБРа и ОМОНа, отменил отпуска, отозвал на работу всех больных, предложив им вместо лекарств тренировочные занятия в виде рейдов и проверок адресов.

— Сергей Петрович, срочно нужна засада! — выпалил я вместо приветствия.

— Где? Кому? Племяннице потерпевшего? Твоя опекунша оказалась права? — вскинулся Сергей Петрович.

Стрельников не скрывал посрамленного вида. Уличила его все-таки подполковник Юмашева! Это она выискала в глухих уголовных делах неучтенную родственницу, всеми забытую впопыхах. Ее не опросили, а потом и вовсе выкинули из оперативной памяти. Вот Стрельников и забеспокоился, вдруг Юмашева напомнит ему когда-нибудь об оплошности на очередном служебном совещании.

— Мария Александровна Лузьен. Племянница убитого антиквара. Живет одна, тоже известный коллекционер. У них это фамильное. — От волнения я говорил отрывисто. — Дядя ей звонил. Предупреждал, что должна прийти девушка из страхового общества. Потом приходил молодой человек, Гуров Игорь. То ли Александрович, то ли Алексеевич. Я забыл.

— Постой-постой. — Стрельников вышел из-за стола и, подойдя ко мне, дернул за воротник пальто. — Остановись! Выдохни! Кто к кому приходил? Кто кому звонил? Когда?

— Потерпевший звонил Лузьенихе, это раз. После его смерти к Марье приходил Гуров, сказал, что из управления МВД, показывал какой-то документ, вроде как настоящий. Спрашивал, звонил ли ей родственник накануне. Марья рассмотрела удостоверение, оно выглядело, как настоящее. Он даже ей телефон оставил. Это два! — выпалил я и пробежался по кабинету.

Вообще, мне хотелось подпрыгнуть до потолка. Я ощутил запах зверя, совсем, как на охоте, еще немного, и зверь высунет свой нос. Можно стрелять, раз, два, три — пли! Зверь убит наповал!

— Где телефон? Телефон Гурова? — Стрельников протянул руку, но рука неловко повисла в воздухе.

Я вытаращил глаза, стараясь взглядом объять необъятное. Почему я не записал номер телефона? Почему?

— Я не записал номер телефона, но я сейчас сбегаю к Марье и все запишу. — Я схватился за ручку двери, но Стрельников остановил меня.

— Денис Александрович, а приметы Гурова вы тоже не записали?

— А зачем? Я все отлично помню, — пробормотал я, присаживаясь на краешек стула.

Куда подевалась моя прыть? Все исчезло, бесшабашное веселье, азарт, охотничий нюх, а в груди огнем горело что-то едкое и кислое. Наверное, виноват весенний авитаминоз…

— Так-так, значит, записать информацию не удосужились. Ну, это я виноват, не проинструктировал вас, — пробормотал Стрельников.

Он смотрел на меня, но мыслями улетел куда-то далеко и высоко. Очевидно, в его голове прокручивались живописные картины оперативных сводок и таблиц. Вместо нулей в таблицах и сводках жирными пятнами обозначались раскрытые разбои, грабежи, кражи…

Инструктивное наставление… Кажется, до меня, наконец-то, дошло значение этих бессмысленных слов.

Стрельников принялся названивать Ковалеву, собирая личный состав на срочное совещание. А я уселся за компьютер, уставившись невидящими глазами в монитор. Уши пылали, в груди разъедающей кислотой разливалось нечто противное. Особенно сильно кислота разлилась в тот момент, когда в кабинет ввалился Ковалев. Не глядя на меня, он по-хозяйски расселся, широко расставив ноги. Если бы я вздумал так расставить свои ноги, пространство в кабинете сократилось бы до мизерных размеров. По рангу мне еще не положено широко расставлять ноги, поэтому пространству ничто не угрожает. Если судить по длине ног, я значительно преуспел и хотя бы в этом отличаюсь от самоуверенного Ковалева.

Я сразу успокоился и притих. В мониторе забегали веселые и бойкие солдатики, и если бы не музыка, сопровождавшая кровопролитные компьютерные бои, я бы спокойно дожил до вечера. Но денек оказался не мой! Мне не дали спокойно дожить до вечера. Над моим столом навис Ковалев и одним щелчком отключил бойких солдатиков, оставшихся вечно живыми в моей памяти.

— Надо очистить компьютер от игрушек! — нагло заявил Ковалев Стрельникову, на что тот радостно закивал: дескать, обязательно очистим машину.

— Собирайся, поедешь с нами. Тебе она откроет дверь, а мне будет заливать про технику безопасности.

Ковалев брезгливо рассматривал меня. Наверное, ему не нравились мои уши, потому что он смотрел куда-то поверх меня, как раз в самую макушку головы.

Я нырнул в пальто, прикрыв красные уши. Никакое перевоплощение, даже падение в пропасть, не смогло остановить покраснение моих ушей в неподходящий момент. Так я и доживу до седых волос с пылающими ушами.

Моя мама периодически проводит со мной час воспитательной беседы и при этом не устает твердить мне об одном — дескать, надо достойно дожить до седых волос. Не прожить жизнь, а дожить до седых волос. Странные они, эти сорокалетние. Можно подумать, они не жили, а доживали свою жизнь до седин. Вряд ли это удалось моей тете Гале. Уж она-то точно не доживала свою жизнь. Если ей сказать, что она не будет красиво обедать в роскошном ресторане хотя бы раз в месяц, она наверняка умрет от горя, забыв про будущие седые волосы. Вообще, если ей сказать, что надо достойно дожить до старости, она перестанет дышать и начнет ждать конца света. Я и люблю ее за это, она живет, не думая, что будет завтра. Пусть и моя старость обагрится пылающими ушами, подумал я и шагнул следом за Ковалевым.